Доминик Татарка - Республика попов

На стройке рыли яму для фундамента. Килиан возил камень, женщины гасили известь. Менкина пришел одетый так, как ходил в школу.

— Решили-то всерьез, пан Менкина? — встретил его вопросом Килиан.

— Всерьез. Пришел ведь.

— Стало быть, на работу ходить будете, как на службу? Одежду испортите.

— Пустяки, — возразил Менкина, желая показать широту души.

На самом деле ему просто нечего было надеть для «грязной» работы.

— Дело хозяйское, — скептически произнес крестьянин.

Менкина взял веселку, которой Килианка перемешивала бурлящую известь. Однако крестьянин решительно сказал:

— Не пустяки это. Эдак овчинка выделки стоить не будет.

Близненочек отвела Менкину в дом старшей сестры — ей было поручено подыскать для него старые обноски. Шестнадцатилетняя отцова любимица до смешного пялилась на него, когда оба очутились в пустой квартире. Она притащила замасленную форму железнодорожника. У нее мурашки по коже бегали от ожидания. Что-то будет?

— Близненочек, вы умеете целоваться? — со смехом спросил он.

Девочка звонко расхохоталась.

— А ночью отец с мамой о вас говорили, — сказала она и разразилась новым взрывом смеха.

— Ох, близненочек, и чертенок же ты! Скройся ненадолго, пока я переоденусь.

С головы до ног нарядился он в старую форму, пропахшую машинным маслом. Девочка удивленно разглядывала Томаша в чужой шкуре.

Энергичнее, чем нужно, перемешивал Томаш известь. И быстрее, чем нужно. Известь бурлила, брызгала ему на руки, на лицо. Он никак не мог серьезно отнестись к своей затее. Просто он завернул к хорошим знакомым. Вот помогает им строиться. Они дали ему одеть свои вещи. И опять накормят, как своего. Пожалуй, ему неудобно будет и плату спрашивать. И сам хозяин считал его как бы членом семьи — Томаш мог выбирать работу по вкусу. Сперва он гасил известь, потом стал носить воду в ведрах — перемешивать известь казалось ему слишком легким для мужчины. Кормили его опять курятиной. Килиан был человек умный, но жена его Меланка через слово-другое вставляла «пан учитель», будто смакуя этот «титул». Томашу это было неприятно. Крестьянка награждала его многозначительными улыбками, в то время как муж ее развивал свои планы. Пан Томаш может жить спокойно. В хорошей семье все друг за дружку держатся. И если он не захочет подыскать более подходящего для себя места, что же, дело хозяйское — пусть остается с ними, потому как колесо политики всегда крутится…

Все это мало смущало Менкину. В приятной усталости возвратился он домой. Есть как можно больше да работать физически — вот единственное лекарство, какое он пока что нашел. А что дальше — посмотрим, сказал слепой.

Тем временем директор школы трижды присылал за ним сторожа. Директор Бело Коваль возмущался молодым учителем, который не умеет ценить прочное служебное положение с пенсией в старости. Он предвидел множество хлопот с этим Менкиной.

— Гм, значит, сторож за мной приходил… — проворчал Томаш, пока хозяйка — тоже мать девушки на выданье — озабоченно выспрашивала его, где же он, бога ради, был и что такое с ним стряслось.

В одной из ниш его мансарды, то есть под двумя потолочными балками, стоял диван. На этот диван и повалился Томаш, равнодушным взглядом обводя ветхий хлам «своего мирка», в котором он до сих пор замыкался. Единственные ощущения, казавшиеся ему искренними, были усталость и сытость. Однако и эти вполне определенные ощущения он приобрел относительно дорогой ценой. Ради них он рисковал быть уволенным. Он просто побывал у хороших знакомых. Вот и все. И, однако, это было не то. Совсем не то. Новое дело не покрывало его потребности даже так, как заплата покрывает дыру.

Кто-то позвонил внизу, кто-то постучался к нему в дверь. И еще раз постучал. Менкина не ждал никого. Не стоило труда пригласить стучавшегося войти. Но дверь открылась, и вошел сам директор. Томаш медленно, неохотно вылез из темной ниши. Зажег лампу. Директор болезненно заморгал — свет был для него слишком ярок, Менкина — слишком высок. А отодвинуться некуда. Они смерили друг друга взглядом. Директору не по себе было стоять вплотную перед этим высоченным молодцом, забрызганным известкой. Директору так и бросились в глаза пятна извести да помятые широкие брюки. По осанке Менкины он понял, что тот нисколько не удручен. Директор вряд ли мог ожидать от Менкины вежливости, а тем более раскаяния. А Томаш равнодушно смотрел на своего начальника. За ту минуту, что они молча стояли так, Томаш отказался от всего, что приготовил для этого разговора. Пододвинул директору стул, даже не спустил засученных рукавов. Бело Коваль так и упал на этот стул, сломившись под бременем бесконечной своей доброты. Вид у него был несчастный. Бело Коваль умел быть несчастным самым трогательным образом, как только умеет быть несчастным слабый человек. Несчастье прямо капало с него, как вода с утопленника.