Мария Дуэньяс - Нити судьбы

Однако однажды, в середине июля, топот и голоса зазвучали громче, чем когда-либо.

— Приехали! Приехали! — Послышались крики, хлопанье дверьми и громкие всхлипывания: — Конча, Конча! Кармела, сестренка! Наконец, Эсперанса, наконец!

Я слышала, как двигали мебель, как десятки раз поднимались и спускались по лестнице. Смех, плач, распоряжения:

— Наполни ванну, доставай еще полотенца, неси одежду, матрасы; ребенка, ребенка, накормите ребенка. — И опять плач, взволнованные возгласы, смех. Запах еды и стук посуды в неурочное время. И снова: — Кармела, Боже мой, Конча, Конча!

Лишь глубоко за полночь все наконец угомонились. Когда объявился Феликс, я поспешила его спросить:

— Что происходит в квартире Эррера? У них там какой-то переполох.

— Ты что — ничего не знаешь? Приехали сестры Хосефины. Им удалось выбраться с территории республиканцев.

На следующее утро радостная суета у соседей возобновилась, хотя доносившиеся звуки стали немного спокойнее. Как бы то ни было, оживление в их квартире не прекращалось весь день: кто-то постоянно входил и выходил, звонили в дверь, надрывался телефон, и дети шумно носились по коридору. И в перерывах — опять всхлипывания, плач и смех. В середине дня в мою дверь позвонили. Я решила, что кто-то из соседей пришел что-нибудь попросить — полдюжины яиц, покрывало или кувшинчик оливкового масла. Однако я ошиблась.

— Сеньора Канделария велела передать, чтобы вы пришли в пансион, как только сможете. Умер дон Ансельмо.

Известие принес мне, обливаясь потом, толстяк Пакито.

— Возвращайся и скажи, что я уже иду.

Я сообщила Джамиле печальную новость, и она горько заплакала. Я же не проронила ни слезинки, хотя на сердце было очень тяжело. Из всех беспокойных обитателей пансиона с доном Ансельмо у меня сложились теплые отношения. Я надела самый темный костюм из имевшихся в шкафу: в моем гардеробе еще не успела появиться траурная одежда. Мы с Джамилей быстро зашагали по улицам, подошли к подъезду пансиона и поднялись по лестнице до первой площадки. Дальше проход загораживала большая группа людей, и нам пришлось пробираться через толпу друзей и знакомых учителя, почтительно ожидавших своей очереди проститься с ним.

Дверь в пансион была открыта, и, еще не переступив порог, я почувствовала запах зажженной восковой свечи и услышала бормотание женских голосов, молившихся в унисон. Канделария вышла нам навстречу в черном, слишком тесном для нее наряде, на пышной груди раскачивался медальон с изображением Девы Марии. На столе в центре столовой в открытом гробу лежало пепельно-серое тело дона Ансельмо, обряженное в его лучший костюм. При виде покойного по моей спине пробежала дрожь, и я почувствовала, как Джамиля впилась ногтями мне в руку. Мы с Канделарией обменялись поцелуями, и она омочила мою щеку слезами.

— Вот он, бедняга, лежит прямо на поле боя.

Я вспомнила, какие баталии разыгрывались за этим столом на моих глазах. Летящие анчоусы и желтые корки африканской дыни. Ядовитые шутки и оскорбления, вилки, поднятые словно копья, рев с обеих сторон. Угрозы хозяйки выставить всех на улицу, чего она так ни разу и не сделала. Действительно, это было настоящее поле боя. Я с трудом сдержала горькую улыбку. Тощие сестры, толстая мать Пакито и несколько соседок, сидевшие у окна в трауре с головы до ног, продолжали произносить молитвы монотонными плаксивыми голосами. Я представила на секунду, как отреагировал бы на все это сам дон Ансельмо: несомненно, пришел бы в ярость и, сжимая в зубах «Толедо», надрываясь от кашля, закричал бы женщинам, чтобы они, черт возьми, прекратили за него молиться. Но учителя уже нет среди живых, а они живы. И перед его мертвым телом, пусть еще не остывшим, могут делать все, что заблагорассудится. Мы с Канделарией сели рядом с женщинами, и она, подстраиваясь под их голоса, вступила в общий хор. Я последовала ее примеру, но мои мысли были далеко в этот момент.

Я пододвинула свой плетеный стул к Канделарии — так что наши плечи соприкоснулись.

— Я хочу спросить вас кое о чем, — прошептала я ей на ухо.

— Говори, душа моя, — так же тихо ответила Канделария.

— Я узнала, что некоторым людям удается вывозить своих родственников с территории республиканцев.