Мария Дуэньяс - Нити судьбы

Палату заливал яркий солнечный свет, проникавший через большие окна. За ними слегка колыхались от ветра пальмы и эвкалипты под ослепительно синим небом — восхитительный летний день, которым могли наслаждаться все, кроме тех, кто вынужден был лежать в больничной палате и беседовать с комиссаром полиции. Кровати по обе стороны от меня — как и почти все остальные — стояли свободные, и белоснежные простыни на них были идеально разглажены. Когда сестра Виртудес ушла, не очень довольная тем, что не удастся стать свидетелем нашего разговора, мы с комиссаром остались одни, если не считать двух-трех женщин, лежавших в отделении, и молодой монахини, молча мывшей пол в другом конце палаты. Я полусидела в постели, натянув простыню до груди — так что открытыми оставались лишь мои голые исхудавшие руки, костлявые плечи и голова. Мои темные волосы заплели в косу, и лицо у меня было худое, пепельно-серое и изможденное после болезни.

— Сестра Виртудес сказала мне, что вам уже несколько лучше, так что, думаю, нам не стоит больше откладывать разговор. Вы согласны?

Я молча кивнула, не имея ни малейшего понятия, о чем этот человек собирался со мной говорить. Комиссар достал из внутреннего кармана пиджака блокнот и просмотрел какие-то записи. Должно быть, он уже обращался к ним совсем недавно, поскольку не листал блокнот, чтобы их найти, а сразу открыл его в нужном месте.

— Итак, сейчас я буду задавать вам вопросы, а вы просто отвечайте «да» или «нет». Вы — Сира Кирога Мартин, родившаяся в Мадриде двадцать пятого июня тысяча девятьсот одиннадцатого года, верно?

Комиссар говорил вежливо, но его голос звучал строго и требовательно. Проявляя снисхождение к моему положению, он несколько смягчал официальность своего тона, однако было ясно, что основания для визита ко мне более чем серьезные. Я подтвердила кивком, что все перечисленные данные верны.

— И вы прибыли в Тетуан пятнадцатого июля, на автобусе из Танжера.

Я вновь утвердительно склонила голову.

— В Танжере вы проживали с двадцать третьего марта в гостинице «Континенталь».

Снова кивок.

— Вместе с… — Комиссар заглянул в блокнот. — Рамиро Аррибасом Керолем, уроженцем Витории, дата рождения — двадцать третье октября тысяча девятьсот первого года.

Я опять кивнула, на этот раз опустив глаза. Впервые за последнее время мне снова довелось услышать это имя. Комиссар Васкес, казалось, не заметил, что я начала терять самообладание, или, возможно, мое смущение не ускользнуло от его внимания, но он предпочел не показывать этого и как ни в чем не бывало продолжил допрос:

— В гостинице «Континенталь» вы оставили неоплаченный счет на сумму три тысячи семьсот восемьдесят девять французских франков.

Я ничего не ответила и отвернулась, избегая его взгляда.

— Посмотрите на меня, — сказал он.

Я проигнорировала его слова.

— Посмотрите на меня, — повторил комиссар.

Его тон оставался нейтральным: ни настойчивым, любезным или требовательным. Он ничуть не изменился. Комиссар терпеливо ждал, пока я не подчинилась и не обратила на него свой взгляд. Однако я по-прежнему хранила молчание, и он, не теряя спокойствия, повторил свой вопрос:

— Вы осознаете, что в гостинице «Континенталь» у вас остался неоплаченный счет на сумму три тысячи семьсот восемьдесят девять франков?

— Кажется, да, — наконец произнесла я чуть слышно.

Я опять отвела глаза, отвернулась, и по моим щекам покатились слезы.

— Посмотрите на меня, — в третий раз потребовал комиссар.

Он подождал некоторое время и, очевидно, понял, что у меня нет ни сил, ни желания, ни смелости выносить этот разговор лицом к лицу. Я услышала, как он поднялся со стула и, обойдя кровать, подошел с другой стороны, куда была повернута моя голова. Он уселся на соседнюю койку, нарушив идеальную гладкость покрывавшей ее простыни, и пристально посмотрел мне в глаза.

— Я пытаюсь помочь вам, сеньора… или сеньорита — не имеет значения, — решительно заговорил комиссар. — Вы попали в пренеприятную историю, хотя и, насколько могу судить, не по своей воле. Мне известно все, что с вами произошло, но вы должны сотрудничать со мной, это необходимо. Если вы не поможете мне, я не смогу помочь вам, понимаете?

Я с трудом произнесла:

— Да.

— Что ж, хорошо, в таком случае не нужно больше плакать, и давайте перейдем к делу.

Я принялась утирать слезы краешком простыни. Комиссар дал мне минуту, чтобы прийти в себя. Как только я начала успокаиваться, он тотчас приступил к добросовестному выполнению своих профессиональных обязанностей.