Мария Дуэньяс - Нити судьбы

Официант принес кофе, и мы принялись одновременно размешивать сахар, ритмично стуча ложечками о фарфоровые стенки чашек. Через несколько секунд я подняла глаза и посмотрела ему в лицо.

— Вы хотите знать правду? Что ж, если честно, не думаю, что моей маме грозит опасность, но у меня нет никого, кроме нее, а у нее — никого, кроме меня. Мы всегда жили вместе и вместе работали, преодолевали трудности: мы были одиноки и зарабатывали себе на жизнь своими руками. Но однажды я совершила ошибку и оставила маму. И теперь единственное мое желание — вернуть ее, чтобы она снова была рядом. Вы сказали, что ваш друг Ланс не руководствуется политическими мотивами и действует исключительно из соображений гуманности. Как по-вашему: помочь матери, находящейся без средств к существованию, воссоединиться с ее единственной дочерью — это гуманный поступок?

Я не смогла говорить дальше, чувствуя, что слезы готовы ручьем политься из моих глаз.

— Мне пора идти, завтра нужно рано вставать, у меня много работы, спасибо вам за ужин, спасибо за все…

Я произнесла это с трудом, прерывающимся голосом и, взяв сумку, торопливо поднялась. Я старалась спрятать лицо, чтобы журналист не заметил слез, катившихся по моим щекам.

— Я вас провожу, — сказал он и встал, преодолевая боль.

— Спасибо, в этом нет необходимости: я живу здесь неподалеку, за углом.

Я повернулась к журналисту спиной и направилась к выходу, но, едва сделав несколько шагов, почувствовала, как его рука коснулась моего локтя.

— Это хорошо, что вы живете недалеко, — в таком случае не придется долго идти пешком. Пойдемте.

Он знаком попросил метрдотеля записать ужин на его счет, и мы вышли из ресторана. Логан молчал и не пытался меня успокаивать; он не сказал ни слова по поводу услышанного от меня. Шагал рядом со мной, дожидаясь, пока ко мне вернется спокойствие. Когда мы вышли на улицу, журналист вдруг остановился и, опершись на свою трость, посмотрел на звездное небо и жадно вдохнул воздух.

— Какой удивительный запах в Марокко.

— Здесь рядом горы, и море тоже, — ответила я, уже несколько успокоившись. — Наверное, поэтому.

Мы шли медленно, и Логан спросил, сколько времени я уже нахожусь в Марокко и какая здесь жизнь.

— Что ж, увидимся, я буду держать вас в курсе, — сказал он, когда я сообщила, что мы пришли к моему дому. — И будьте спокойны, мой друг Ланс сделает все возможное, чтобы помочь.

— Спасибо вам большое, и простите меня за мою несдержанность. Иногда я ничего не могу с собой поделать. Сейчас непростые времена, понимаете? — прошептала я с некоторым смущением.

Журналист попытался улыбнуться, но сумел сделать это лишь половиной лица.

— Я прекрасно вас понимаю, не беспокойтесь.

К этому времени ко мне окончательно вернулось душевное равновесие. Мы посмотрели друг другу в глаза, пожелали спокойной ночи, и я поднялась по лестнице в свою квартиру, думая о том, насколько не похож Маркус Логан на того дерзкого и беспринципного журналиста, которого мы с Розалиндой рисовали в своем воображении.

Встреча Логана с Бейгбедером состоялась на следующий день, и все прошло безупречно. Как потом рассказала мне Розалинда, они сидели, потягивая бренди с содовой, на одной из террас ее старого особняка на бульваре Пальмерас, перед долиной реки Мартин и величественными склонами Горгес, откуда начинался горный хребет Риф. Перед этим они пообедали все вместе, втроем: Розалинда хотела еще раз убедиться, что журналист заслуживает доверия, прежде чем оставить его наедине со своим обожаемым Хуаном Луисом. Они ели тушеную баранину с овощами, приготовленную поваром-арабом Бедуи, и пили изысканное бургундское вино. После десерта и кофе Розалинда удалилась, а мужчины устроились в плетеных креслах, чтобы выкурить по сигаре и продолжить разговор.

Я узнала, что журналист вернулся в гостиницу почти в восемь вечера и не стал ужинать, а только попросил, чтобы ему принесли в номер фрукты. Мне стало известно, что на следующее утро, сразу после завтрака, он отправился в Верховный комиссариат. Я знала, по каким улицам он шел и в котором часу вернулся. Я знала все о том, куда он ходил в тот день, и на второй — тоже, и на третий. Мне было известно, что он ел и пил, какие газеты листал и какого цвета на нем был галстук. Сама я почти не выходила из дома, поскольку занималась работой, но меня держали в курсе два моих «агента». Джамиля следовала по пятам за журналистом весь день, а молодой посыльный из гостиницы, за вознаграждение в пять сентимо, сообщал мне, в котором часу Логан уходил к себе в номер по вечерам, и еще за десять сентимо вспоминал, что он заказал на ужин, какую одежду отдал в прачечную и когда погасил свет.