Давид Гай - Исчезновение

Яков Петрович понятия не имел ни о каком Хомякове, но стихи прослушал с вниманием и подумал: нынче взяли бы славянофила этого за жабры и срок впаяли за антироссийскую пропаганду. Хотя Преемник на встречах с народом вроде обмолвился – осужденных по этой статье амнистируют и саму статью пересмотрят.

Висело в морозном воздухе и не обсуждалось, чем обернется для временного Хозяина этого дивного места приход во власть Преемника, чье избрание, возможно, в первом туре, не подвергается сомнению. Никто точно знать не может, снова обсуждать оба варианта на фоне благолепия природы означало воду в ступе толочь, портить себе настроение: “еще так не было, чтоб никак не было”, употребила Альбина свою любимую гашековскую фразу.

– Ты разговаривал с Преемником, так ведь? Как он тебе?

– Умный, грамотный, проницательный, раскусил меня… Я тебе по телефону побоялся рассказать. Начал имена какие-то называть, я вроде должен их знать по Питеру, а я ни в зуб ногой; потом фразочку по-немецки загнул, я опять не реагирую, ну, он все понял… Куратор заверил – этот момент они с Преемником урегулировали … Не дадут они ему ничего хорошего сделать, даже если захочет, а он вроде стремится…

Два замечательных cемейных дня пролетели, за ними – опять пустота, тоска.

Пришла мысль сходить в театр – изредка посещал премьеры, вот и сейчас захотелось развеяться, дал задание пресс-службе, та на выбор три спектакля, увидел название одного – и ахнул: ну, конечно, только этот, с интригующим и понятным только ему одному названием – “Двойники”. В интернете узнал: восемь лет назад привозил пьесу в Москву немецкий театр из Штутгарта, вышла сенсация, и вот немцы снова здесь.

Играли на немецком с русскими субтитрами, Яков Петрович не все понимал ( отдавал себе отчет, что не является изощренным театралом), однако действие с музыкой Шумана захватило; главное он уяснил: спектакль по мотивам, как сказано в программке, произведений Гофмана, того самого, чей рассказ про крошку Цахес отображали много лет назад в знаменитых телевизионных “Куклах”, приводя в ярость Самого. Мираж, мрачная фантастика, мистика, в общем, бегство от реальности – а каким еще может быть двойничество, мы тоже играем спектакль, изображая тех, кем не являемся, таким образом убегаем от действительности в выдуманный мир, думал Яков Петрович, сидя в директорской ложе в окружении трех охранников, специально расположившихся рядом и почти закрывших вождя от назойливых зрительских взоров.

Покидал театр через служебный вход, охрана перекрыла подступы, однако в толпе отсеченных металлическими ограждениями при его появлении началось мельтешение, и Яков Петрович услышал громко-надрывное: ”ВВ, тебя надо судить за все! Ты угробил страну!” Вплелось истеричное: “Убийца!” Кто-то зааплодировал, и вновь крик, почти вопль: ”Спецреймсом – в Гаагу, в наручниках!” В толпу бросились какие-то люди, кого-то выволокли, Яков Петрович не увидел остального, садясь в подогнанный к самому подъезду лимузин.

Весь недолгий обратный путь в Резиденцию было не по себе. В который раз уговаривал себя: какое отношение имеет он к тому, в чей адрес раздавалась хула, разве он оттяпал Крым и упорно, не признавая, но делая, засылал войска на юго-восток соседней республики… – никакого отношения не имеет, поэтому наплевать и забыть, он всего лишь тень Властелина, кукла на ниточках у невидимого кукловода, игравшая в случае необходимости свою роль и не более. Но вот ударило по ушным перепонкам, отозвалось нехорошим, гадким, и пришло в ум, выткался образ: словно паук, соткал Властелин чудовищную паутину, шелковые нити огромной прочности, ловчие сети, опутавшие страну, где каждая ячейка, нить, струна волокна играла свою, отведенную ей роль и служила укреплению всей сети, а в центре всего находился паук, всевидящий и всеслышащий, гарант стабильности и неизменности заведенного им порядка, но если каким-то непостижимым образом паук исчезнет, то с его исчезновением моментально улетучиватся холодящий душу многих страх, поднимают головы дотоле притаившиеся и начинают с остервенением рвать и кромсать созданную за многие годы сеть… Таков удел всех, кто мнит – власть их безгранична, думал специальный пассажир черного бронированного лимузина, чьи запоздалые прозрения расшатывали в нем крохи прежней веры и будоражили вопросом: где же я был раньше…

Изолированная жизнь в Резиденции развила в нем склонность к рефлексии, к размышлениям, порой наивным, порой неожиданным для него самого степенью откровений. Что же случилось в последние десять лет со страной и почему случилось…, в который раз прокручивалось в голове, словно кинопроектор оживлял кадры хроники, и вызревал ответ – причина в беспредельном, всепоглощающем, мутящим разум страхе ; пусть в личном кэгэбэшном деле ВВ к числу недостатков и отнесен низкий порог страха (сам открыто признавался), то есть не боится в ситуации, когда другой на его месте улепетывал бы, смазав пятки, – в реальности наоборот: у его страха глаза были велики, вылезали из орбит. Презирал тех, кто изнутри, считал быдлом, а горстку иных, неприемлющих его, с радостью упекал в кутузку; еще больше презирал тех, кто снаружи, – лидеров-слабаков Гейропы и Заокеании; прочих, кто рядом, в ближнем круге, подкупал, и те с охотой захапывали халявные миллионы, а кто водил с Самим давнюю дружбу и оказался посноровистее – и миллиарды. И нет ниоткуда угроз, ни спереди, ни сзади, ни сверху, ни снизу, везде тишь да гладь – и внезапно, после мирных опознавательных белых ленточек Болотной площади, похожих, по его сравнению, на гондоны, и бегства вора и уголовника, ничтожнейшего президента соседней страны, изгнанного Майданом – взыграл панический страх за себя, наверное, мерещились всякие ужасы, и последовало все дальнейшее… Вот так, из ничего…