Александр Казимиров - Бульварное чтиво [Сетевая компилляция, калибрятина]

Над городом висит марево. Перекатывается горячими волнами, обжигая легкие и отнимая силы. Ощущение, будто находишься в парной или в аду. Стены дома накалились как мартеновские печи. Я так и не обзавелся кондиционером, стал слишком расточительным: покупаю всякую приглянувшуюся дрянь, и к тому же люблю залить за воротник. Квартира, как музей хлама, завалена ненужными вещами. Если присмотреться, то можно увидеть в серванте фарфоровые статуэтки гармонистов, замерших в полете танцовщиц. Они играют и пляшут среди хрустальных рюмок и всяких розеток и вазочек. На столе — миниатюрная копия ягеллонского глобуса. В ящике серванта притаились газовый «Вальтер», переделанный под стрельбу боевыми патронами, и золингеновский нож. Я, вообще, ценю немецкое оружие. Зачем я все это приобрел? Зачем истратил кучу денег — не знаю — просто захотелось! А вот на кондиционер рублей не хватает, сколько ни копи!

Тошно от одиночества, тянет к народу. Выхожу из дома, тащусь в парк. Там еще гуляют те, кому жизнь не набила оскомину. Слышен смех и фальшивящий перезвон гитары; из кустов — возня и пьяная ругань. Побродив по осиротевшим аллеям, сажусь на обшарпанную многочисленными задницами лавку. Вечерний воздух дарит свежесть; запах травы и пыли щекочет ноздри. Сижу, вслушиваясь в стихающий уличный гул, и незаметно для самого себя отстраняюсь от всего. Веки слипаются. Вроде погружаюсь в дрему, а все слышу и даже вижу. Или это уже мимолетные сны? Удивительное состояние! Со стороны я похож на медитирующего йога или прикорнувшего алкаша. Из «невесомости» меня выводит женский голос. Передо мной возвышается глыба в широченном платье-сарафане. У нее могучая шея и покатые, как у грузчика, загорелые плечи. Для полноты картины даме не хватает весла.

— Молодой человек, не скажете сколько время?

Нашла молодого! Мне давно за пятьдесят, я похож на Чехова без пенсне, усов и бородки. «Сколько время?» — невежа!

— Девять рублей двадцать копеек, — отвечаю я и вновь закрываю глаза в надежде, что меня оставят в покое. Хотя его уже не восстановишь, не вернешь иллюзорность видений. Гражданка не уходит. Стоит и смотрит на меня в упор. Думает, поди, будто я идиот. Черт с ней, пусть думает, что хочет.

— Вы так странно отвечаете, словно издеваетесь! Я о времени спросила, а вы…

Вот назойливая муха!

— Время — деньги! Так яснее? Сколько берете за ночь?

— Хам! — кривит напомаженные губы оскорбленная женщина.

От такого, как я, можно ожидать чего угодно, — наверное, решила она. Действительно, вдруг я захочу свистнуть ей в ухо или принародно изнасиловать?! «Проститутка!» — мысленно парирую я и забываю о ней. Женщина без весла погребла по асфальтовой реке. Я проводил взглядом ее могучую вихляющую корму. Пора идти домой. Там меня ждут не дождутся кальсоны, исполняющие роль трико. Я взял их на распродаже по бросовой цене. Им уже лет десять, а они ни разу не соприкасались с мылом. Свисают со спинки стула как обрубки ног. Были когда-то светло-голубые, сейчас потемнели и напоминают джинсы Wrangler с пузырями на коленях и без фирменного зиппера Talon. Я похож на свои кальсоны. Запутался… на Чехова или все же на кальсоны?! А, черт с ним — на чеховские кальсоны. Чтобы никому из них не было обидно.

Как и Чехов, я пишу; но изредка. По старой привычке — эпитафии. Сочинить их не так-то просто. Это вам не любовные сопли по тетрадному листу размазывать. Лаконичное выражение своего отношения к покойнику и восхваление его благородства, даже если он им сроду не обладал, требует умственного напряжения. Когда поступает заказ, сочиняю некрологи — посмертные анкеты, умалчивающие о нелицеприятных моментах в биографии жмура. Напишешь, прочтешь и думаешь: может, и обо мне такой дифирамб накарябают? Силюсь припомнить добрые дела, которых отродясь не совершал, и начинаю их выдумывать. Нет, никак не получается из меня доброго самаритянина, хоть тресни! Вектор моего мышления постепенно уходит в сторону религии. А вдруг Бог есть? Следит за мной с облаков и записывает каждый шаг. Хотя я в этом сомневаюсь. Шаг влево, шаг вправо — исключительно человеческое изобретение. А религиозная фантазия — интеллектуальный бич, — так я думаю. — Он ловко манипулирует разумом, выдает желаемое за действительное. Узник иллюзий становится их рабом до конца жизни. Молитвами уверяет себя в реальности нереального и жаждет вечной жизни. Идиотизм! Вечной жизни не существует! Самая длинная — у серых китов и каких-то экзотических акул. Те способны дотянуть аж до 570 лет! Я не кит и не экзотическая акула, людской век гораздо короче. Может, оно и к лучшему.