Александр Казимиров - Бульварное чтиво [Сетевая компилляция, калибрятина]

Утро стремительно набирало обороты, гоняло по тротуарам мелкий сор и ощипывало с кустов увядшую листву. Притормозив у скрюченного на скамейке тела, оно запустило холодные пальцы тому за шиворот и с дребезжащим смехом покатилось по трамвайным рельсам. Мужчина присел на лавке, поежился, широко зевнул и заглянул в урну. Ничего ценного в ней не оказалось. Тогда он поплелся к реке — смыть остатки сна. Метрах в трех от воды, на гранитных ступенях свернулась калачиком бабенка, хорошо известная в кругах подзаборной богемы. «Любовью во хмелю не занимаюсь: эффект не тот!» — не уставала пояснять она отвергнутым ухажерам, за что была неоднократно бита. Трезвой ее никто не видел, и надежды на близость выглядели иллюзорными. Опираясь на эти факты, мужик считал ее девственницей. «Ей-богу, как дворняжка!» — сжалился он над ней и потрепал за плечо. Не открывая глаз, женщина перевернулась на спину. Кислая отрыжка вырвалась из ее обветренных губ, слегка испортила утреннюю свежесть и упорхнула с налетевшим ветром.

Крепкий сон «девственницы» вынудил бомжа задуматься о том, что женщина должна быть женщиной, а не так себе. Он огляделся и торопливо стянул с нее гамаши. Запах грязного белья и тела озадачил мужика, заставил подумать о гигиене — мало ли... Опасаясь последствий любви, бомж решил помыть искусительницу. Подтащить ее ближе к воде не удалось.

— Тяжелая, сука! — сокрушенно вздохнул лиходей.

Но тут ему на ум пришло гениальное решение. Архимед бы воскликнул: «Эврика!» Бомж не знал иностранных слов и просто присвистнул от самоуважения. Он спустился к воде, набрал ее в сложенные ладони и поспешил назад. Брошенная кем-то арбузная корка сыграла злую шутку. Одна нога бомжа рванула вперед, другая за ней не поспела. Шпагат не получился, и драгоценная влага щедро окропила широкие ступени.

Шестое чувство щелкнуло Мохова по макушке. Он очнулся и припал к окну. Там, в предрасветных сумерках разыгрывался настоящий спектакль. На гранитных ступенях противоположного берега валялась, именно валялась, женщина с взлохмаченной шевелюрой. Около нее гоношился костлявый ханурик в пиджаке с чужого плеча. Он суетливо потирал бок, так, будто ему от души заехали по ребрам. Мохов вытащил из стола бинокль и протер заляпанные линзы шторкой. Какого же было его удивление, когда он опознал в женщине бесследно канувшую Зою-Самосвал. Мужик между тем спустился к речке. Мохову ничто не мешало рассмотреть без вести пропавшую соседку. Та нежилась в еще бескровных солнечных лучах. Ее победоносно раздвинутые ноги напоминали латинскую букву V.

Мохов с интересом наблюдал, как мужик пал перед Зоей на колени. Его вытянутое лицо со щеками-помидорами выпустило изо рта струйку воды. «Тоже мне Бахчисарайский фонтан!» — усмехнулся Мохов. Мужик поднялся, и штаны непостижимым образом самопроизвольно свалились с него. Доходяга рухнул на Зою. Его конвульсии не оставили у Мохова сомнений: «Зевс ублажает Данаю». Недавно прочитанные строчки субтитрами пронеслись по извилинам пенсионера. Зоя продолжала лежать бревном и не подавала признаков жизни. У Мохова заломило в паху. Засохший, сморщенный червячок ожил и шевельнулся в кальсонах. История любви бесхозной Данаи и зачуханного Зевса закончилась неожиданно печально. «Словно месяц из тумана» вынырнул Аполлон с пакетом, набитым пустыми бутылками, и пнул древнегреческого бога по впалой ягодице. «Свободен, папаша! Смена караула!» — мысленно съехидничал Мохов.

Мужик не посмел перечить крупногабаритному, более молодому сменщику. Он стоял рядом, уныло поглядывая на трудящегося конкурента. Вслед за Аполлоном теплое место занял крепыш в бейсболке. «Никак Пилумн? Хе-хе, да тут эротические забавы жителей Олимпа!» Мозги Мохова напоминали винегрет из путаных мыслей. К участникам праздника любви добавились купидоны со стрелами, какие-то расплывчатые образы, выскочившие из подсознания пенсионера. Они махали руками и призывали Мохова действовать. «А тебе слабо? Главное — не победа! Главное — участие!» — подбадривали они старика. Тот ерзал на табуретке, несколько раз поднимался и несколько раз садился опять. Соблазн оказался сильнее контуженного временем рассудка. Фальцетом скрипнули и распахнулись рамы.

— Боги, уступите место ветерану труда! — крикнул Мохов, бодро карабкаясь на подоконник.

— Кто ж тебе такое дурацкое имя придумал, а, Икар Пантелеймонович? — Старуха в клеенчатом фартуке смахнула со лба жидкую прядь и продолжила прихорашивать Мохова. Ей хотелось придать лицу покойника выражение полного безразличия к земным страстям и суете.