Александр Казимиров - Бульварное чтиво [Сетевая компилляция, калибрятина]

Ее седые не расчесанные волосы щекотали Мохову лицо, лезли в рот. Гауш смеялась и набивалась в жены. Мохова вырвало. Слабость подкосила колени старика. Он сполз по стене и уселся прямо в зловонную жижу. Крик Ольги Карловны то приближался и рвал перепонки, то становился похожим на удаляющееся эхо. «Чертова Горгона! Скорее бы ты сдохла!» — в изнеможении подумал Мохов и вытянулся на полу. Перед ним вновь замаячил образ Ольги Карловны. Мохов схватил бывшую любовь за глотку и сдавил что было сил. Шея у Гауш оказалась пластилиновой и легко сжалась в ладонях. Голова Ольги Карловны с шипением оторвалась. Как сдувающийся шарик, истерично заметалась по комнате.

Наконец тьма поглотила видения, и упругая тишина заткнула уши Мохова. Очнулся он на больничной койке. Кто и как узнал о постигшей его беде и вызвал скорую, он не знал. Его пару раз осматривал доктор. Измерив давление, он что-то говорил по-латыни симпатичной медсестре. Та в ответ кивала и записывала указания в блокнотик. Мохова около недели держали на капельнице и кололи какими-то препаратами. Перед выпиской его навестил говорящий по-латыни врач. Ничего толком не сказал, так покрутился вокруг да около, назначил лекарства и ушел с чувством выполненного долга. «Надо бы обратиться к другому, более опытному. Послушать, какой диагноз поставит», — твердо решил старик, покидая больничные стены. Но к другому врачу Мохов не пошел. Дома его ждала потрясающая новость: в злополучную рождественскую ночь скончалась Ольга Карловна, а фельдшера, вызванные соседями, перепутали этажи и вломились в его квартиру… Вот оно — провидение! Мохов глотал прописанные таблетки и, как ему казалось, чувствовал себя лучше.

III

Незаметно миновали зима и дряблая весна с легким дурманом сирени. Миновало и не особо теплое лето с убогими белыми ночами, изводящее Мохова бессонницей. Осунувшийся старик мелки-ми шажками измерял длину петербургских улиц. Его уже не впечатляла архитектура, не восхищали каменные львы и разводной мост, он просто бродил по давно заведенной привычке. Бродил и бубнил, выражая свое неудовольствие то тем, то этим.

— Накрылся август, завтра — сентябрь! Мамаши с цветами потащат в школу своих сопливых детей. На торжественных линейках начнут болтать о пользе образования, то да се… А в парке вон наркоманы на лавках кемарят, и никому до них нет дела! Люди добрые, вы только гляньте, сколько их развелось! Из каких щелей выползли эти монстры с неподвижными змеиными глазами? — вслух рассуждал Мохов, всплескивая на ходу руками. Прохожие с интересом смотрели на чудаковатого старика, разговаривающего неизвестно с кем. Мохов этого не замечал и продолжил тираду о том, что в последнее время дети рождаются с иглой в голодной вене, что государство не туда смотрит и все такое. Наконец он выдохся, в сердцах плюнул и потопал домой.

Природа, будто компенсируя допущенные ранее огрехи, подарила прекрасную осень. Уже который день стояли погожие деньки, сшитые прозрачной паутиной. Закованная в гранит Карповка радостно переливалась на солнце и слепила глаза. Раздраженный ее бесшабашной радостью город крепко сжал речку каменными ладонями и кормил своими нечистотами. Впрочем, внешне все выглядело прилично: ржавые трубы, из которых Карповка хлебала ядовитый коктейль, укрывали асфальт и брусчатка; над ними пестрели вывески парикмахерских, кафе и прочих заведений.

Окна Моховской квартиры выходили на набережную. Созерцание текущей воды да говорящий ящик с бесконечной рекламой стали основными развлечениями пенсионера с тех пор, как заглянувшая в подъезд старуха скосила более-менее жизнерадостных соседей. Смерти Мохов не особо боялся, но и радости от встречи с ней не испытывал. На всякий пожарный он вставил в дверь пару дополнительных замков, наивно полагая, что незваная гостья теперь не застанет его врасплох, постучится, потопчется и уйдет не солоно хлебавши. Вид из окна и остатки воображения помогали старику рисовать в сознании живописные картинки. Он представлял себя то Ихтиандром в сверкающем костюме из чешуи, то бородатым Нептуном с осетром на трезубце, а то просто гуляющим по воде. Последняя картинка ему нравилась больше всего и чаще всего возникала перед глазами. Нафантазировавшись и устав от безделья, он ложился отдыхать.

Время от времени Мохов перечитывал мифы древней Греции, было в них что-то для него родное, потихоньку сходил с ума и чувствовал себя вполне комфортно. «Встревоженный царь приказал заточить красавицу Данаю в глубокое подземелье, чтобы она никогда не стала матерью. Но нет преград для всевидящего и всемогущего Зевса!..» — чтение утомило Мохова. Он отложил книжку, погасил настольную лампу и расплющил нос о стекло. Рассвет только занимался, добавляя в сумрак перламутровые тона. Над Карповкой клубился туман. Увязнув в его клочьях, воображение Мохова дало осечку, и старик задремал.