Пьер Байяр - «Титаник» утонет

Иногда у читателя создается впечатление, что страдания и гонения настолько объединили еврейский и армянский народы, что они смешались: «Когда Арама, Искуи и Овсанну спрашивали, какой момент высылки был самым страшным, все трое отвечали: “Время перед отправкой нашей колонны”. Это были минуты, когда реальное несчастье и вполовину не ощущалось так остро, как смертная истома (такое бывает во сне), как изначальный ужас, оживший в крови, которая теперь, должно быть, вспоминала о глухих правременах до оседлости народа, до его исторического бытия»[Верфель Ф. Сорок дней Муса-Дага, op.cit., с.111.].

В других фрагментах сравнение между двумя народами проводится открыто. Например, когда рассказывается о шествии армян, следующих в убежище на Муса-Даге: «Кружившийся перед шествием песчаный смерч, точно призрачный танцор, открывающий танец, являл собой лишь жалкое подобие того великого столпа облачного, что указывал путь в пустыне сынам Израилевым»[Верфель Ф. Сорок дней Муса-Дага, op.cit., с. 328. То же можно сказать и о турках, которые после первого поражения, нанесенного армянами, укрывшимися на склонах Муса-Дага, почти в открытую сравниваются с нацистами: «Могущество всякой воинственной нации зиждется на магической вере в ее непобедимость, которую она сама же о себе и распространяет. Поражение может отбросить такую нацию на целые десятилетия, в то время как другие, не столь воинственно настроенные народы военные неудачи переносят легче, да и скорей извлекают из них нужный урок. Однако самое тягостное унижение воинствующий правящий класс испытывает, когда кровавый урок преподносится ему “внутренним врагом”» (Верфель Ф. Сорок дней Муса-Дага, op.cit., с. 369). См. также описание каймакама, турецкого чиновника высокого ранга, «глубоко убежденного в превосходстве своей воинственной расы, расы господ» (Верфель Ф. Сорок дней Муса-Дага, op.cit., с.384).].

Вне зависимости от сравнений и аллюзий, проскользнувших в его роман[Одна из целительниц, сопровождающая войско, старая Нуник, названа «Агасфером в образе женщины» (Верфель Ф. Сорок дней Муса-Дага, op.cit., с. 138).], Верфель пишет так, словно его книга выполняла функцию предупреждения, в частности, против разрушительного действия национализма, катастрофические последствия которого он видел в Германии: «Национализм заполняет ту жгучую пустоту, которую оставляет Аллах в человеческом сердце, когда его оттуда изгоняют. И все же помимо воли Аллаха изгнать его невозможно»[Верфель Ф. Сорок дней Муса-Дага, op.cit., с. 606.].

Как объясняет Верфель в своем предисловии, он редактировал свой труд с июля 1932 по март 1933 года, то есть в основном до прихода к власти Гитлера. Однако в ноябре 1932-го, во время нескольких публичных выступлений в Германии, для чтения он всегда выбирал пятую главу первой книги, ту, где рассказывал о встрече Энвер-паши и пастора Иоганнеса Лепсиуса.

Все происходит так, словно Верфель в полной мере осознал, что эпизод, воссозданный в романе, принадлежит не только прошлому, но одновременно и будущему, как если бы он написал компримированную историю двух трагических периодов, где событие уже случившееся несет на себе будущие отпечатки события зарождающегося.

И здесь в игру вступает закон Мерфи.

Согласно этому закону, впервые сформулированному Эдвардом Мерфи в обстоятельствах, о которых я уже напомнил, все, что может произойти плохого, непременно произойдет рано или поздно, а следовательно, всегда надо быть готовым к самому мрачному повороту событий.

Этот закон обычно применяют инженеры, которые, предлагая технологические новшества, обязаны ради соблюдения мер безопасности предвидеть все ошибки, которые могут допустить неосторожные потребители, использующие их изобретения, и соответственно постоянно помнить о том, что однажды может произойти абсолютно невероятный несчастный случай.

Поэтому они испытывают свои изобретения не в условиях их нормального употребления, иначе говоря, когда они попадают в руки разумных потребителей, а в самых неожиданных ситуациях, о которых никто никогда даже не подумал бы, в ситуациях, когда к беспечной неосторожности присоединяется злополучный случай и в результате происходит катастрофа.

Но этот закон обладает также более общим, почти метафизическим действием, подобно своеобразному принципу абсолютного пессимизма, согласно которому худшее непременно произойдет – рано или поздно. Когда же для употребления в повседневной жизни происходит снижение этого принципа, он обычно формулируется как шуточная аксиома, согласно которой усилия, прилагаемые, чтобы избежать катастрофы, чаще всего парадоксальным образом приближают ее.