Михаил Тарковский - Енисей, отпусти! (сборник)

Потрясают картины из старой бересты, наросшей на месте снятого пласта. Вид вроде бы неопрятный у бересты с березы, залечившей рану… Но будучи забранным в рамку, такая береста открывается небывалым образом, таинственными очертаниями, в которые пытливое сердце откроет целые миры. Это сродни морозным рисункам на зимнем окне.

– Это ты придумал?

– Ну нет. Вообще, это для тех, кто видит. Хотя это уже не традиция. Это современное…

– Ну а кто придумал-то?

– Художники. Это как туес белой стороной наружу. Крестьянин так не делал – пачкает белым. А художники могут.

– Как ты все успеваешь?

– А я лентяй… Никуда не тороплюсь и все успеваю.

– Михалыч, ну… расскажи еще.

– Меня Господь сподобил познать мир через уважение к мастерам. Была последняя выставка при Союзе. Восемьдесят седьмой год. Выставка мастеров-народников с пятнадцати республик. На ВДНХ. Монреальский павильон. Все его этажи были заполнены прикладниками народного рукоделия со всех республик. А мы только-только с Валеркой (другом Михайлова. – М.Т. ) начали становиться звездами в бересте. Ой, как нас Москва принимала! Одна выставка за другой. Газеты печатают: «Советская культура», «Известия»… Фотографии. Мы только начали души разворачивать – и вдруг бах – эта выставка. И мы по ней пошли… А мы сидели 10 дней работы фестиваля… по очереди ходили… один сидит, рассказывает о нашей экспозиции… другой ходит смотрит… Иду по коридорам… и работы-работы-работы!. Кузнецы, чеканщики. Седла… стремена… керамика… кожа…Таджики… эстонцы… резьба по дереву… все-все-все. И я себя поймал на ощущении, что я не иду: а лечу! Так наискосок… до того впечатлен был народным искусством! А народное – это же самое настоящее, это от сердца. И я почувствовал, что набекрень – показывает с силой рукой, – набекрень вот так лечу, и аж испугался… И я сказал – оп, Юра, стоп. Не такая уж ты и звезда. Есть и посильнее. И покрепче тебя. Посмотри, их сколько – им несть числа … И я вот это понял, и успокоился, и меня никто не может укорить, что я такой чванливый, нос задрал. Я сел и притих.

Опять же возвращаясь к пословицам и поговоркам (их нужно преподавать в школах!) – не в свои сани не садись, каждый сверчок знай свой шесток. И я свой шесток знаю. Но и отвечаю на него. И если мне искусствовед предъявит критику, мол, у вас здесь не так что-то, я смогу ему ответить – да, у меня здесь не так, а вот так, потому-то и потому-то. И я это сделал сознательно. Хм…

– Про казачье расскажи.

– Вообще я родился в Мариинске, а работал в Красноярске… А «Тихий Дон» был настольной книгой и до сих пор моя любимая книга. Я стал рисовать казаков, стал изучать анатомию лошадей, изучать оружие… то есть научился грамотно и профессионально рисовать казаков… Если что-то изображаешь, нужно изображать честно, без всяких субъективных вещей, придуманных. Например, если казаки носили винтовку на правое плечо стволом, то это только казаки. Все остальные – охотники-кавалеристы – на левое… И казаков всегда можно было узнать по силуэту. На фоне вечернего неба выскочил всадник. Темно, не видно ничего, ни погон, ни лампасов, но винтовка – на правом плече. Это казак. А корней у меня нет казацких! Мама моя из-под Смоленска, отец – сибиряк, из чалдонов…

– У нас на Енисее не говорят «чалдоны»…

– Ну вообще чалдонами называют русских, давно живущих в Сибири, уже потерявших корни где-то тут…

– Вроде нас, что ль?

– Навроде.

Михалыч усмехнулся. Задумался. Потом заговорил негромко:

– Знаешь, Мишка, у меня с определенного времени появилось стойкое ощущение, что я все знаю в мире. Это не гордыня. Это ощущение, что я это все когда-то прожил … Я не перестал удивляться рисунку ребенка, цветку, шмелю… Но я перестал удивляться: «Как? Этого не может быть!» Нет… Мне скажут: «Тарелка летит». А я: «Может, и летит». Стал маленько меланхолично-спокойный, со стороны гляжу: и всему дивлюсь, но и готов ко всему. Такой порядок в сердце…

Может, это и суть моя. Как в той песне про Мариинск. «В этом городе мне жить нра-а-авится» (песня, которую Михалыч сочинил). Это суть моя, отношение к Родине. Меня звали… – махнул куда-то вдаль на запад рукой, – обещали четырехкомнатную квартиру и прочее, серьезное предложение было. Но я никуда не хочу уезжать. И меня печалит очень, когда дети называют этот город унылым болотом и хотят «хотя бы в Кемерово», а лучше в Новосибирск. А лучше в Москву или даже за границу. А мой друг, режиссер нашего театра «Желтое окошко», который тоже маленький, камерный… и очень сильный… Петька… Привез с Питера Гран-при, «Золотой Арлекин». Обошел театры Олега Табакова и других. И второй раз – чпок! И его в сторонку отозвали и сказали: «Петь, ты это… давай, мы тебе дадим первую премию, а то если опять Гран-при, то нас никто не поймет уже…» Он сказал: «Давайте».