Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

О смерти сеньоры Кандиньи Сены я узнал вчера вечером: на площади столкнулся нос к носу с Иполито Алмейдой; мы прошли вместе несколько шагов, а потом он остановился и спросил:

— Ты уже знаешь, что сеньора Кандинья скончалась?

Я даже не удивился, словно был готов услышать это известие.

— Сеньора Кандинья? Нет, не знаю. Отмучилась, бедная.

— Она умерла сегодня около трех пополудни. Лежит в доме Абеля Феррейры.

— Нет, мне еще не успели сообщить, — помолчав, сказал я. — Бедная Кандинья! Хотя она была уже очень старенькая…

— Очень, очень, — подхватил Иполито, — и все хворала в последнее время. Пора уж ей было… Теперь отдохнет.

Больше мы об этом не говорили, пошли дальше, но я вдруг стал вспоминать сеньору Кандинью: когда я впервые увидел ее, мне было не то восемь, не то девять лет от роду.

Похороны были назначены на десять утра. Додумались, нечего сказать! Дурак этот АбеЛь Феррейра: не мог выбрать более подходящего времени?! Где это видано — устраивать похороны в десять утра? Изволь-ка тащиться на кладбище, когда солнце, того и гляди, рухнет на головы! Дикая жара, самый зной, да к тому же все на службе. А мне к одиннадцати непременно надо быть в «Монте»: у меня деловое свидание, мне принесут образцы товара — банки с краской. Если не успею, перехватят, а я останусь с носом. Дела такого рода на завтра не откладываются, куй железо, пока горячо… Но и не проводить Кандинью я не имею права: и так, наверно, никого не будет… Я должен быть на похоронах!

Дом Абеля Феррейры был довольно далеко, и я вскоре взмок от пота, расстегнул пиджак, чтобы ветер просушил влажную рубашку. У ресторанчика «Заячий ручей» мне повстречался Норберто Сантос, давний приятель сеньоры Кандиньи. Мы обнялись, и он спросил, пойду ли я на похороны. Я кивнул.

— Вот и отлично! Вместе пойдем!

Мы были уже совсем рядом с домом Абеля. Норберто тоже удивлялся, почему погребение назначено на такой час.

— Скажу тебе прямо: если б не мои правила, я ни за что бы не пошел! У меня дел по горло. Абель, должно быть, спятил: выбрал самое неудачное время!

— Бедная Кандинья!.. Ну а все-таки, мне кажется, она прожила счастливую жизнь. Если б только не ее хвори, особенно в последние годы… Ну и, конечно, второй брак. Нет, жизнь ей улыбалась.

— Да, ты прав. Не стоило ей выходить замуж во второй раз. Разве мог этот Шалино устроить ей сносную жизнь? Вечно в разъездах… А уж его родня! Что за люди! Разорились на родине — перекочевали сюда, лезут вперед, расталкивая всех локтями. Вот разве что Мана другой породы… Но зато она сделала невыносимым супружество Кандиньи. Все наследство досталось Абелю.

— Посмотрим, сумеет ли он им воспользоваться. Он тоже, знаешь ли, без царя в голове.

Мы поднялись к дому Абеля. Ставни были закрыты, но дверь распахнута настежь, на обе створки. Вокруг сновали люди в трауре. У дверей толпились мальчишки и женщины из простонародья: они рассматривали нас и пытались заглянуть в комнаты. Стояла тишина, что довольно необычно для наших краев, где принято оплакивать покойника, и только время от времени слышались голоса.

Норберто вошел, а я остался снаружи, рассеянно обводя взглядом бесплодную серую землю и вспоминая, как познакомился с сеньорой Кандиньей.

Это было много лет назад. Сеньора Кандинья была темной мулаткой — почти чернокожей. Среднего роста, крепкая и коренастая, она казалась приземистой. Волосы у нее были прямые, и она неизменно покрывала их косынкой, как делают женщины из народа.

Лица ее не помню: время стерло в моей памяти ее черты. Помню глаза — черные, улыбающиеся, ласковые. Ни у кого больше не видел я таких глаз. Помню ее руки — они обнимали меня, и я, хохоча, терся о них щекой. Помню ее горячую шелковистую кожу. Стоит мне подумать о Кандинье, как в ушах начинает звучать ее голос: в детстве от него меня начинала пробирать какая-то сладкая дрожь, я замирал и подолгу глядел на нее как зачарованный. У Кандиньи был один из тех голосов — они редко встречаются, в котором словно бы одновременно звучат низкие и высокие ноты, в детстве он казался мне настоящей музыкой, ласкал меня и убаюкивал.

Когда болезнь ее усилилась, сеньора Кандинья окончательно перебралась к своему племяннику Абелю Феррейре. Там и умерла… Но всю жизнь прожила в маленьком домике, неподалеку от нашего: пройдешь немного, поднимешься по склону, свернешь налево — и увидишь ее жилище. Дверь вела на застекленную веранду, где стояли горшки с цветами, а с веранды можно было попасть в крохотную гостиную. Был там и садик, куда, словно близкий друг, ежедневно приходило, пылало, сверкало и не собиралось исчезать солнце. Там стояли плетеные кресла, качалка, в которой я чаще всего заставал сеньору Кандинью, когда меня вечером отпускали из дому побегать, поиграть с Ньяно, Пичей, Джинджей или с кем-нибудь еще из ребятишек.