Михаил Вольпе: Петух пропел в бухте (сборник)

— Великолепно, а теперь ответь мне, мой милый, есть ли у тебя земля? Хоть клочок собственной земли?

— Где уж там, ньо Жокинья! Разве только обломки камней. Мотыга да эти руки, что умеют землю копать, — вот и все мое достояние. Пока здоровье хорошее…

Зе Виола был ни дать ни взять граммофон, и Жокинье нравилось заводить его.

— Тогда не все ли тебе равно, где жить, здесь или в других краях? Послушайся моего совета, отправляйся на Сан-Висенте. Я тебе опять повторяю, что здесь с каждым годом становится все хуже, а если в жизни что-то не ладится, надо искать выход. Все стремятся выгодней устроиться. Смерть никого не пощадит, когда пробьет наш час… Надо с толком использовать оставшиеся годы, ведь так? Надо постоянно бороться за лучшую жизнь. Если человеку плохо живется, нужно добиваться лучших условий, может, даже покинуть родные места.

Жокинья был в ударе. Он упивался собственным красноречием, наслаждался каждым словом, слетавшим с его языка, и даже будто жалел с ним расставаться. Он чувствовал себя в этот момент пророком, которому ничего не стоит обратить в свою веру полмира. Но Зе Виолу не так-то легко было сбить с толку!

— Поди угадай, где тебе будет лучше. Если бы я, положим, уехал отсюда, а потом бы вдруг зарядил проливной дождь, я бы страшно мучился, что меня здесь нет. А когда душа болит, человеку везде плохо. Вот что я вам скажу. Даже если бы я нашел свое счастье в Бразилии или Америке…

— Сдается мне, Виолон, ты даже посмотреть на мир не желаешь.

— Не в этом дело. У каждого своя судьба. Мне бы только хотелось, чтобы нынче выпали обильные дожди.

— А если бы они выпали, что тогда? Ты, наверное, купил бы участок земли?

Зе Виола не умел хранить тайны. Разоткровенничался он и на этот раз:

— Если выпадут обильные дожди, я женюсь на одной девушке. Ее зовут Андреза, и живет она в Козьей Долине, у ее родных есть клочок земли. Вот что я сделаю, если выпадут обильные дожди, — направляясь к калитке, заключил он, чуть смущенный своим признанием.

— Ах, негодник, ты мне ничего об этом не говорил. Почему-то у меня появилось предчувствие, что в этом году пройдут сильные ливни, — заключил вдруг Жокинья.

— Тогда, ньо Жокинья, непременно возвращайтесь к нам в Долину Гусей, чтобы поглядеть, как у нас станет красиво, ничуть не хуже, чем прежде, и еще для того, чтобы… — Зе Виола чуть запнулся. — Чтобы быть посажёным отцом у меня на свадьбе.

Он весело взмахнул рукой и, припадая на правую ногу, скрылся за углом.

Попросив крестного отца благословить его на прощание, Мане Кин обогнул дом и быстро зашагал по тропинке, которая вилась между поливным участком с нежно-зелеными всходами кукурузы и полем конголезского гороха в красных и желтых цветах, а ярдов через пятьдесят сливалась с проселочной дорогой. Вечерние тени уже окутывали склоны горных хребтов, растекаясь по Козьей Долине, и Гора-Парус, величественная, остроконечная, медленно и неотвратимо погружалась во тьму, словно потерпевший крушение корабль. Покой поднимался со дна долин, где укрывался во время дневной суматохи.

Но на сердце у Мане Кина не было покоя. Его не оставляли волнения и мучительная тревога, сознание вины, точно, сам того не желая, он стал соучастником преступления, которое лишило его самого насущного. Растерянность и недоумение овладели им, разговор с крестным оставил в душе горький след. Мане Кин брел по дороге неохотно, будто подчиняясь чужой воле. Он свернул на узкую, петлявшую среди скал тропинку, что вела в Долину Смерти. Прошел немного по ровному кремнистому плато и остановился, опершись о парапет в том месте, где дорога делала крутой поворот и почти вплотную приближалась к берегу Речушки. Последние отблески заката уже догорали на вершинах холмов в Холодной Долине.

Хотя солнце давно зашло, от земли все еще струились потоки горячего воздуха, как от не остывшей после пожара золы. Легкий, чуть приметный ветерок дул от ручьев, которые глубоко прорезали обширное плоскогорье; странствуя где придется, он летел, поглощая зной раскаленной земли и принося выжженным, без единого деревца равнинам долгожданную прохладу. Ощутив его ласковое, благотворное прикосновение, Мане Кин вновь обрел душевное равновесие, утраченное после беседы с крестным. Внезапно в нем пробудилось острое чувство реальности — предметы и явления, обычно ускользавшие от его внимания, воспринимались теперь как-то особенно отчетливо. Словно угрызения совести и тоска по родине, которую ему предстояло покинуть, заранее начали глодать его сердце.