Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Франк держал экзамен вместе со мной. Я получил «хорошо», а он «удовлетворительно». Родители его еще долго потом распускали слухи, что к мальчику придирались. И что я во всем уступаю Франку: и по уму, и по успехам в учебе, да и семья у него получше. Так кому же надлежит получить высшее образование? Франк собирался поступать в лучший лицей в Лиссабоне, а для этого, знаете, какие нужны связи? Ну вот, у родителей Франка эти связи были, так что все мы вскорости с завистью узнали, что наш одноклассник поступил в этот лицей.

Как-то не верилось, что мы окончили школу, что больше не будет ни уроков, ни возни на переменках, что я не буду читать вслух, как «Марилия и Гонсалвес прогуливались вдоль берега реки, Марилия оступилась и упала в воду. Гонсалвес прыгнул следом и спас девушку» или как «Луис де Камоэнс боролся с волнами, спасая свою поэму».

До чего ж там было хорошо! Герои сражались на войне, мудрые ученые придумывали вакцины, и все это я знал назубок. Учительница говорила мягко, ласково, никогда не била нас. После звонка она выводила нас из класса, а сама подолгу разговаривала о чем-то с нашим школьным доктором, который неизменно поджидал ее в дверях своего кабинета. Кто-то говорил, что доктор влюблен в нее. В это легко было поверить, потому что перемена затягивалась минут на пятнадцать.

Мы все любили нашу дону Альду, она умела придумывать забавные игры, всегда была веселая и хорошо к нам относилась. Только один раз она меня наказала — стукнула согнутым пальцем по затылку. Дело было на уроке рисования: мы рисовали, а она ходила между партами и смотрела, что у кого получается. Вот она подошла ко мне и остановилась. Я робко взглянул на нее снизу вверх, но она ласково улыбнулась: «Что это ты нарисовал, погляди-ка! Ведь это ж скорее ванна!» Я-то рисовал чашку, а вышла какая-то лохань. Тогда дона Альда села рядом со мной, обняла меня за плечи и стала водить по бумаге моей рукой с карандашом. Она терпеливо объясняла, а я словно оглох и почти не слышал ее, хотя мягкий голос звучал у самого уха. Не знаю, сколько это продолжалось. А очнулся я, когда она слегка щелкнула меня костяшкой пальца по затылку: «Это тебе за твою рассеянность». Все захохотали, но она быстро навела порядок, и в классе воцарилась тишина. Я почесал в затылке, огляделся по сторонам…

Вот теперь всему этому пришел конец. А мне так хотелось и дальше учить названия океанов и европейских столиц. Вот Франку повезло: поедет в Лиссабон, в лицей.

Но пришел октябрь, и стало мне ясно, что с учебой покончено. Тут мне в голову пришла одна мысль, и я сразу развеселился: попрошу учительницу заниматься со мной и дальше. Дона Альда сразу согласилась и велела мне приходить каждый день после уроков, когда она будет вести занятия для отстающих. Сияя от счастья, я прибежал домой и поделился своей радостью с матерью.

Но отец не согласился. Ни за что! Сказал, что пора уже мне всерьез приниматься за дело, — ему в лавке трудно без помощника. Я стал объяснять, что хочу учиться, но он слушать ничего не захотел. Больше я в школу не ходил, а когда видел дону Альду, прятался или убегал…

Вскоре я уже помогал отцу в лавке: целыми днями развешивал продукты — сахару на два тостана, рису на пять, соли на полтостана, — а если случалось ошибиться, отец устраивал мне здоровую выволочку.

Наша лавка помещалась на площади, рядом с огромной акацией, которой было, наверно, лет пятьдесят, и вот однажды утром произошел забавный случай. Муниципалитет распорядился отловить всех бродячих собак и зарегистрировать тех, у кого были хозяева. Я одним из первых зарегистрировал моего Дракона. А в то утро возле акации прогуливалось не меньше полдюжины псов, весьма довольных жизнью. Жетончик носил один Дракон. Живодеры бродили по улицам, отлавливая собак, и при их приближении все бродяжки исчезали бесследно — только Дракон медленно и степенно продолжал прогуливаться вокруг акации.

Иногда он сбегал из дому, где-то шлялся, возвращался исхудавший — все ребра наружу: это означало, что он увязался за соседской сукой и ходил за нею по пятам. Отогнать его не было никакой возможности — он даже меня не слушался. Стоило подойти к нему, как он грозно рычал и оскаливался. Джек, наш слуга, чуть было не остался без руки, спасся только тем, что вовремя схватил дубину, а потом я заметил, что Дракон ковыляет на трех лапах, а четвертую — распухшую и покалеченную — держит на весу. Но мой пес был горд, надменен и жаловаться не привык. А для меня он был не просто грозным красавцем, а чем-то вроде старшего друга, которым я гордился. Маленьких слабых собак он не трогал, не обижал, а проходил мимо. Он был благороден и независим и отличался от Вулкана, как день отличается от ночи.