Ирвин Уэлш - Три истории о любви и химии (сборник)

– …общество, построенное на персональной ответственности каждого. У людей должен быть выбор, где им лечиться и какое образование получать.

– Знакомая софистика консерваторов, – замечает папа.

– А по-моему, нам всем пора посмотреть в лицо реальности: социализм старого толка, как мы представляли его раньше, давно уже почил в бозе. Сейчас необходимо примирить людей с противоположными интересами, признавая их различия; взять самое лучшее из левых и правых идеологий.

– Тем не менее, боюсь, я все равно останусь с лейбористами…

– Да и я тоже, и всегда их поддерживал.

– Только ты, Хью, – новый лейборист, – вступаю я в спор.

Мама бросает на меня неодобрительный взгляд. Хью ошарашен:

– Как это?

– Да, ты – новый лейборист. Как Тони Блэр. Что одно и то же с консерваторами. Хотя Мейджор, возможно, был даже левее Блэра. А он – просто более ядовитая версия Майкла Портилло [19], и именно поэтому он пойдет гораздо дальше.

– По-моему, Хизер, все это не совсем так просто, – отвечает Хью.

– А по-моему, нет. Что лейбористы предлагают рабочему классу в случае своего возвращения? Ничегошеньки.

– Хизер… – утомленным голосом начинает Хью.

– Думаю, что все равно проголосую за лейбористов, – говорит отец.

– Сейчас что они, что тори – никакой разницы, – заявляю я им всем.

Хью смотрит на мать, слегка закатывая глаза, словно извиняясь за мое поведение. Мы молчаливо соглашаемся сменить тему, и отец подытоживает:

– А что, разве было бы лучше, если бы у нас было одно мнение на всех?

Остаток вечера проходит без приключений. В машине по дороге домой Хью оборачивается ко мне:

– Кто-то сегодня выступал с большевистской прямотой.

– Я всего лишь сказала, что думаю. Что, нужно из этого целую историю раздувать?

– Я лично никакой истории не раздувал. А вот ты – да. Зачем было вести себя так агрессивно?

– Я не вела себя агрессивно.

– Разве что чуточку, моя сладкая, – с улыбкой качает он головой. Сейчас Хью так похож на пай-мальчика, и я готова убить его за ужасную нежность, которая пробуждается во мне вопреки всему.

– Ну ты и телка, крошка, – произносит он голосом гангстера-американца, хватая меня за колено; внутри у меня все содрогается, и я рада, что вся нежность куда-то улетучилась.

Мы с Друзи в гетто Гамлилэнд. Мне кажется, это Кэррик-Ноу, но легко мог бы быть и Колинтон-Мейнс. В фургончике было премерзко, да еще это похмелье.

– Плинтуса поменять, Ллойд, только и всего. И еще – новые двери поставить. Управимся в полсекунды, – уговорил меня Друзи.

Про Друзи можно подумать, будто он всегда улыбается из-за своих смешливых глаз и кока-кольных очков. Он и в самом деле пышет счастьем, и позитив из него так и прет. Мы с Друзи работали вместе еще тыщу лет назад, в одной шарашке в Ливингстоне, собирая стенные панели, и с тех самых пор, как начал деньгу зашибать, он время от времени подкидывает мне халтурку по возможности, – все равно что ставить на чудо-лошадку две ЭЛЬ – О – И краткая и ДЭ.

В доме хозяин, некто мистер Муар, угощает нас чаем.

– Понадобится что, ребята, кричите – я в саду, – бодро говорит он нам.

Ну, мы разбираемся с комнатами одна за другой, все отлично, и мне уже становится получше, и я с удовольствием думаю о том, как мы с парнями повеселимся сегодня вечером. Наконец мы с Друзи оказываемся в комнате, похожей на спальню молоденькой девчонки. На одной стенке – плакат с кексом из Oasis , на другой – мужик из Primal Scream и еще один – с чуваком из Blur . Над кроватью висит тип из Take That , тот, что свалил из группы. Много кассет. Ставлю «Parklife», мне нравится заглавная песня, где слышно, как бормочет тот пацан, что играл в «Квадрофении». Фильм-то был потрясный.

Я блаженно подпеваю, отфигачивая очередной кусок плинтуса.

– Ого! Вот это да… приколись!

Это Друзи. Он дергает за ручки ящичков в девичьем комоде, пытаясь отыскать тот, что ему нужен. Ловкость охотника его не подвела – и вот он уже вытаскивает на свет божий пару крохотных трусиков и вынюхивает, будто сейчас прямо в ноздрю себе засунет.

– Жалко, что нет здесь какой-нибудь корзинки с грязным бельишком, – ржет он, но вдруг, охваченный новой идеей, он выбегает в прихожую и поднимает крышки стоящих там ящиков. Пусто. – Вот гады. Хотя у нас уже есть парочка уютненьких трусишек, а?

– Ебнуться можно, я уже по уши влюблен в нашу цыпу, – говорю я, растягивая нежную ткань поближе к свету, и пытаюсь мысленно нарисовать себе голографическую картинку тех прелестей, что должны бы были оказаться внутри. – Сколько лет малышке, как думаешь?