Сергей Трахимёнок - Бог любит Одессу

Олесь выждал еще минуту, схватил стул и одним ударом вышиб раму окна музея, тут же сработала сигнализация, но он уже выпрыгнул на улицу, в несколько прыжков преодолел освещенный перед въездом на станцию уча­сток и скрылся в тени деревьев.

Добравшись до автостанции, Олесь спрятался в тени деревьев и осмо­трелся. Все было как обычно. Тогда походкой гуляющего человека он прошел чуть дальше, где стояла машина парня-левака.

Тот спал на переднем сиденье. Олесь постучал ему в окно. Парень открыл глаза.

— Просыпайся, бомбила, — сказал ему Олесь, — гривны пришли.

В квартиру Виктора Сильвестровича Олесь пришел утром.

Перед этим он позвонил из телефона-автомата в Киев и доложил руковод­ству о местах закладки и успешном завершении операции.

Потом завалился спать.

Проснувшись часа в два, он пообедал тем, что оказалось в холодильнике у Виктора Сильвестровича, и снова набрал номер телефона парня-левака.

Тот приехал в назначенное время к «Аркадии» и отвез Олеся на вокзал.

— Как сестра? — ехидно спросил водила, когда они расставались на при­вокзальной площади

— Нормально, — ответил Олесь.

— Ну-ну, — многозначительно ответил водила.

Уже садясь в поезд, Олесь вытащил старую симку из телефона и вставил ту, что дал ему отец.

В купе, в котором Олесь должен был ехать, уже разместились три му­жика.

Олесь, Топаз, Савелий и Павел Алексеевич

Поезд мягко тронулся, и вскоре Одесса осталась за вагонными окна­ми. Все в купе словно ждали этого момента, заговорили шумно, с каким-то радостным надрывом.

— А давайте знакомиться, — сказал самый пожилой, — меня Павлом Алексеевичем зовут. Я геополитик.

— А давайте, — согласился Савелий, — я журналист.

— Я вижу, все мы не украинцы, — заметил Борис.

— Почему же, — сказал Олесь, — я украинец.

— Правильней было бы сказать, — заметил Савелий, — все мы не одес­ситы.

— Вот это точно, — произнес Борис, — разворачивая сверток, который дал ему Дерибан.

Там были две бутылки коньяка и аккуратно нарезанные, видимо, Клав­дией, бутерброды.

— А давайте выпьем, — в тон Павлу Алексеевичу произнес Борис.

Олесь, поскольку был самым молодым, сходил за стаканами.

После того как выпили по второй, а потом и по третьей, все барьеры к общению были окончательно сняты.

— А я видел вас на пляже в районе Аркадии, — сказал Олесю Павел Алексеевич.

— В Аркадии я был, — сказал Олесь и перевел стрелки на другую тему, — у нас кончилось горючее, я, пожалуй, схожу в вагон-ресторан.

— Прекрасная идея, — сказал Савелий, — а мы как раз сбросим вам наши гривны, чтобы не увозить их завтра в Россию.

И все, кроме Олеся, стали выворачивать карманы и заглядывать в ко­шельки.

После того как третья бутылка была принесена и выпита, возник спор о том, что такое Одесса.

— Знаете, — сказал Олесь, — мне кажется, что в любом сообществе под влиянием многих факторов начинает доминировать некая центральная идея. Она объединяет это сообщество и отделяет его от других.

— На это трудно возразить, — сказал Павел Алексеевич, — просто такие факторы сложно выявить, чтобы видеть, что именно воздействует на то или иное человеческое сообщество, куда это сообщество идет и придет в буду­щем. И какие факторы, на ваш взгляд, молодой человек, сформировали идею Одессы?

— Очень простые. Когда-то Одессе было предоставлено исключительное положение. И фактор собственной исключительности с той поры пронизывает все сферы жизни и все социальные слои.

— Плюс фактор контрабанды, — поддержал Олеся Савелий. — Ведь товары после таможни становятся дороже везде, но не в Одессе.

— Ну да, — продолжил Олесь. — Отсюда небывалый рост состояния тех, кто на этом зарабатывал, а также всех, кто кормился вокруг тех, кто зарабатывал, и даже тех, кто паразитировал на тех, кто имел незаконно зара­ботанное.

— Во-во, — сказал заплетающимся языком Борис, он выпил больше дру­гих, поскольку начал пить еще с Дерибаном. — Отсюда особое положение бандитов в Одессе. Они вроде как и не бандиты, а лишь те, кто просит поде­литься незаконно заработанным.

— И в таком обществе, — торжественно произнес Савелий, — все начи­нает подчинятся этой идее. Это как общий поток, а те, кто не подчиняется, начинают испытывать давление этого сообщества.

— Совершенно верно, это как плыть или пытаться плыть против тече­ния, — произнес Олесь, и у него заныли ободранные напором днестров­ской воды бедра и голени, — да-да, и если вообще идешь против течения, ты сначала лишаешься сил, а потом тебя либо ломает, либо уносит общим потоком.