Николай Коняев - Марсиане (сборник)

Вечером он отправился навестить Ольгу.

Похоже, и в самом деле тетка ее обманывала, когда говорила, что знает местные нравы. Просто уму непостижимо, как ей удалось поместить Ольгу в отдельную палату.

— А вот и доктор! — обрадовалась она. — Вот и прекрасно. А мы вас целый день ждем…

— К–как она себя чувствует? — спросил Лева, подойдя к кровати.

Говорить Ольга не могла — мешала гипсовая маска, но глаза благодарно засветились в ответ. Жуткое это было зрелище — светящиеся из–под синяков глаза.

— Сейчас я вас вдвоем оставлю… — сказала тетка. — Но вначале мне бы хотелось поговорить с вами, доктор.

И, не давая опомниться Леве, почти силком вытащила его в коридор.

Лева мало что понял из сбивчивого шепота. Торопясь, проглатывая слова, тетка говорила про какие–то деньги, которые Петруша дал Ольге, чтобы та купила билеты на юг, а Ольга, вы знаете, доктор, какая она легкомысленная и ветреная, взяла у него деньги и приехала, поселилась здесь, хотя никто не звал ее, не жаждал увидеть здесь, а теперь еще этот скандал, но, слава богу. Петруша заплатил и за палату, и врачам, но все равно, вы сами понимаете, доктор, огласка не нужна. Неловко будет и хозяевам дома, а они, вы знаете, доктор, и здесь, на юге, встречаются порядочные люди… Ну и, конечно, если будет суд, то, вы сами понимаете, доктор, всплывут и эти деньги, и вообще… Родители Оленьки — такие приличные, порядочные люди, но, к сожалению, такие больные, они, конечно, сойдут, доктор, с ума… Это убьет их. Ну вы все сами понимаете.

«С–спокойно… Не надо с–сейчас лезть в амбицию. П–пока все идет хорошо. Во всяком случае, могло быть гораздо хуже. Южные больницы известны. Печально известны. А у Ольги здесь отдельная палата. Это хорошо. Не надо пороть горячку. С–спокойно».

Лева глубоко вздохнул и, презрительно усмехнувшись, спросил.

— Ну а навещать–то Ольгу вы мне хотя бы р–разрешите?

— Доктор! — в ужасе всплеснула руками тетка. — За кого вы меня принимаете, доктор?! Вы — наш лучший друг. Вы знаете, вы мне понравились еще там, на пляже. Ах, зачем я отпустила ее вчера одну?!

Лева покраснел.

— Можно, я вернусь к б–больной?

— Ну конечно, доктор! Ухожу, ухожу…

Всю неделю Лева каждый день навещал Ольгу.

Покупал на базаре цветы — слава богу, цветы здесь были дешевыми! — и шел в больницу.

Ольга, не могла говорить, и она писала записки. Писала фломастерами в блокноте, который Лева купил специально для этого.

Этот блокнот Лева сохранил на память.

«Я буду теперь некрасивой, да?» — написано на первой его странице.

И Лева сердился, убеждая ее, что п–пройдет совсем немного времени, и снова она станет красивой, как и раньше, ведь у нее не повреждены лицевые кости а то что сломана челюсть, совсем но страшно. Кость с–срастается правильно, и никаких следов перелома не останется. И Лева — тем же фломастером и в том же блокноте — рисовал, как устроено лицо, и эти рисунки убеждали Ольгу, кажется, вернее, чем все слова.

Но не только об анатомии, ч–черт возьми, говорили они тогда в больнице. Н–нет. Лева читал Ольге стихи, а она слушала их, не отрывая от него прекрасных даже и в черноте синяков глаз. И не только стихи. Лева читал вслух Чехова, с книгой которого не расставался в поездках. И они говорили — то есть говорил Лева, а Ольга только слушала, — так вот они говорили о гордости, о красоте души, о сострадании и опять о любви.

Никто не мешал им.

Тетка пропадала целыми днями на пляже, вознамерившись, должно быть, превратиться в негритянку, а Петруша исчез без следа. Во всяком случае. Лева его ни разу не встретил и очень жалел об этом. С каким удовольствием он набил бы ему морду. Потому что Ольга — это Лева только сейчас начал понимать — была не просто красавицей, а… ну, одним словом, совершенно необыкновенной женщиной.

«Я тебя люблю!!!» — написала она фломастером в блокноте и поставила целых три восклицательных знака. Вот к–как, оказывается, с–способна любить женщина.

И уже все было договорено между ними.

И уже сказано было самое трудное. Леве удалось объяснить Ольге, что нельзя быть такой легкомысленной, нельзя — он морщился, вспоминая рассказ тетки о деньгах, которые давал Ольге этот П–петруша, — ну ни в коем случае нельзя так, и Ольга согласно кивала ему, и из ее прекрасных глаз — синяки уже спали — текли прозрачные, чистые слезы.

И все было прекрасно, но как ни экономил Лева — отец выслал ему сто рублей телеграфом, — деньги стремительно таяли под тяжелым южным солнцем, и надо было возвращаться в Ленинград.