Бхишам Сахни - Девушка с делийской окраины

— Ничего это не значит, тетя. Я просто сказала вам, что думаю.

— А ты лучше попроси, — посоветовала Шьяма. — Попросишь — тебе никогда не откажут.

— Проси, не проси — ничего не дождешься! Даже каури [32] Каури — мелкая раковина, которая прежде использовалась как разменная монета. ломаной не дадут!

— А ты, я смотрю, совсем безмозглая стала.

— Это почему же безмозглая, тетечка?

— Будешь одевать малыша как на выставку, на порог никто не пустит.

— Получается, что, если одел ребенка прилично, ты уже вор! И даже если все это приобрел на свои деньги — все равно ты вор!

Шьяма не отрываясь смотрела на Басанти. Потом пренебрежительно бросила:

— А сегодня каким ветром занесло?

— О тетечка, сегодня я принесла вам очень важную новость. Это вы меня сбили. У Рукмини скоро будет ребенок.

— Неужели?

— Она забеременела, тетечка, и выкидыша теперь не будет. Целыми днями лежит в постели.

— Значит, ты все-таки свозила ее в Мератх и она принимает лекарство, которым лечилась Шакунтала?

— Нет, тетечка, Дину сводил ее к доктору. А я уж так, за компанию с ними пошла. «Меньше движения и полный покой», — сказал доктор. Везет же человеку, тетечка: лежи себе и ни о чем не беспокойся.

Шьяма на минуту задумалась, потом подняла голову, и лоб ее прорезала морщинка.

— Видно, весь век тебе маяться, Басанти, — грустно произнесла она.

— Это почему же, тетечка?

— Когда у нее родится ребенок, для них ты станешь что старый стоптанный башмак.

— Почему же это, тетя? — побледнев, с тревогой в голосе спросила Басанти. — Вы что-то не то говорите, тетечка. Дину очень любит Паппу, я же знаю. Он так носится с ним — с рук не спускает.

— И Паппу любить он будет до тех пор, пока у него не появится свой ребенок.

— Но ведь Паппу тоже его ребенок, тетя.

— Ты, видно, так никогда и не поумнеешь… Да, конечно, Паппу — его ребенок, но все дело в том, что муж-то он не твой.

— Как то есть не мой? Он же сам в суде заявил, что женился на мне.

— Заявить-то он, может, и заявил, а вот будет он жить с тобою или не будет, это уж как ему захочется.

— А без меня им и есть будет нечего, ведь работаю-то одна я.

Шьяма понимающе кивнула головой.

— Так вот ты и послушай, Басанти, что я скажу тебе. Они считаются с тобой только из-за твоего ребенка. А когда у Рукмини родится свой ребенок, никто считаться с тобой не станет.

— А что это значит, считаться, тетя?

— А это значит, что никому в семье ты нужна больше не будешь.

Затаив дыхание, Басанти смотрела на Шьяму.

— Конечно, выкидыш может случиться у нее и на этот раз. Но даже если ребенка и не будет, Дину поступит так, как ему заблагорассудится.

— Как это, тетя?

— А вот как. Предположим, что ребенка у нее опять нет. Тогда он забирает Паппу и переезжает куда-нибудь в другое место.

— Да что вы говорите, тетя? Кто посмеет отобрать у меня Паппу?

— Если в суде признали, что вы муж и жена, то кто же тогда Дину — отец Паппу или не отец?

— А разве может он сына забрать, а меня бросить?

— Он что угодно может. Такие на все способны.

Басанти замотала головой, однако в сердце ее закралась тревога.

— Ты как слепой щенок, Басанти, — продолжала Шьяма, — ничего-то ты вокруг себя не видишь. Дину нигде не работает, но, как только он найдет наконец работу, они могут подстроить так, что тебе придется познакомиться с тюремной решеткой. И Паппу останется с ним. А в деревне у него клочок земли, мать-старуха…

— Но он может поступить и по-другому: жену отвезти в деревню и вернуться. Ведь раньше-то жена его жила в деревне, а он — в городе.

— Откуда мне знать, что будет дальше? Только не нравится мне все это.

В голове у Басанти никак не укладывалось то, о чем говорила ей Шьяма, однако речи ее заставляли быстрее колотиться сердце и наполняли тревогой душу.

— Не была б ты полоумная, все бы было по-другому.

— А что я сделала, тетя?

— Что сделала? А то, что, не подумав, сбежала с Дину. Ну разве так нормальные люди поступают?

— О тетечка, не уйди я с ним тогда, сразу отдали б за старика.

— Ну, тогда и получай что заслужила. Терпи.

— Ох, тетечка, — простонала Басанти и умолкла.

От слов Шьямы будущее, прежде такое ясное и безоблачное, сразу будто затянуло черной пеленой.

Переменился даже тон, которым говорила с ней бывшая хозяйка. Прежде ее голос звучал доброжелательно, теперь в нем слышалось открытое осуждение. Конечно, Шьяма и теперь принимала Басанти, однако делала это больше для формы: обет все-таки надо исполнять. Изменилось отношение к ней и самой Басанти. Если прежде она не придавала значения словам хозяйки и каждое ее предостережение встречала беззаботной шуткой или смехом, то теперь она жадно внимала им и чувствовала, как ее бросает в дрожь. Прежде радостно бившееся сердце теперь будто кто-то царапал когтистой лапой.