Пётр Алёшкин: Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

Андрей забежал с другого конца и помог оттащить в сторону бревно. Борис Иванович завел бензопилу, которая сыто и бодро зафыркала.

— Включается вот так! — указал Ломакин. — Теперь смотри сюда внимательно.

Он опустил на бревно вращающуюся цепь. Она быстро сорвала кору и, выбрасывая опилки желтоватой пахучей струей, стала легко погружаться в дерево. Мотор сразу же запел тоньше. Когда чурбачок отвалился, Ломакин уступил Андрею ручки.

— Давай–ка ты теперь!

Павлушин прицелился, стараясь отделить чурбак такой же длины, что и у Ломакина.

— Не бойся, не бойся! Давай!..

Цепь неуверенно царапнула дерево, вгрызлась в ствол, и пила вдруг попятилась на Андрея, словно ей стало жалко бревна. Павлушин надавил вперед. Мотор недовольно и натужно закашлял синим дымом.

— Не дави, не дави! Свободней держи, — подсказал Ломакин. Он стоял рядом и следил за каждым движением пилы в руках Андрея, следил и подсказывал, изредка помогая рукой.

Пилили они долго. Гору чурок набросали возле сарая. За домом ветру развернуться было негде, и Андрей вскоре скинул телогрейку. Жарко! Пила рычала все уверенней, но руки с непривычки устали быстро. Почувствовав это, Борис Иванович выключил мотор и сказал:

— Шабаш! Представление имеешь, а тонкостям на месте научишься!

Он сел на бревно и, заметив, что Андрей намеревается сесть рядом раздетый, произнес:

— Телогрейку накинь! Вспотел, простудишься…

Андрей послушно надел телогрейку, устроился на бревне и привалился спиной к стене, разглядывая резные наличники на соседнем доме. Узор их был проще, грубее, чем на окнах Ломакина. «Разные люди делали! — подумал он. — Долго возиться надо!»

— И наличники тоже в бригаде делали? — спросил Павлушин.

— Нет… Домов много нужно было строить. Не до жиру… Каждый сам себе вырезал. Кто как мог!.. У нас в деревне большие мастера по этому делу были. Узоры на каждой избе — загляденье!

— А у нас наличники почти не делали. Так, кое у кого, — с сожалением сказал Андрей, вспоминая деревенские избы. — Вообще у нас деревня бедновата. Колхоз–миллионер наизнанку, по убыткам…

— Пьют, наверное, мужики больше, чем работают.

— Пьют, сильно пьют! — подтвердил Павлушин. — Но пьют–то, думаю, из–за неуверенности, неустойчивости жизни. Тот не запьет, у кого и сейчас хорошо и на горизонте туч не видать…

— Это верно… Верно сказано! Далеко ходить не надо, хотя бы наших взять: вот Колунков, алкаш непробудный! А ведь человек–то какой был! Стихи писал. Поэт!

— Стихи? Олег стихи писал? — удивился Андрей.

— Он книжку издал… Небольшую, правда! Жил–то он раньше–не нам чета! По дворцам перед людьми выступал, по радио артисты его стихи читали… Это Звягин рассказывал. Они раньше вместе работали и сюда вместе приехали… Сам–то Колунков не особенно любит распространяться о себе…

— А потом что же?

— Кто его знает! Я говорю, он не любит рассказывать… С женами что ли, запутался!.. Не пил, не пил, и вдруг понесло. Сразу себя потерял… Или Гончаров! Такой же пьяница, а тракторист золотой! Трелевщик у него всегда, как игрушка! Безотказный малый. Он и в колхозе такой же, думаю, был… Говорит, раньше тоже не пил. Жена у него будто загуляла, люди подсмеиваться стали, а он мужик тихий, постоять за себя не мог, затосковал — и пошло! Из–за жен сейчас больше всего и запивают… Я не говорю, что женщины по природе своей плохие. Они, может, лучше нас, но вот внушили им, что они такие же, как и мужики. Все им так же доступно, все, что и мужики, могут. Они и стали по–мужичьему жить: курить, пить, командовать, когда ни к чему этому они не предрасположены, омужичились, охамели, и пошла жизнь наперекосяк! И бабы несчастны, и мужики! А валят друг на друга… — Ломакин замолчал, поплевал на ладонь с пятном смолы от сосны и начал счищать его ногтем. Потом спросил, взглянув на Андрея: — А у тебя отец как? Не пьет?

— У нас семья хорошая. Мать командовать не лезет!

— Братья–сестры есть?

— Две сестры. Одна еще в школе учится…

— А ты мир поглядеть решил, пока молодой?

— Ну-у, не совсем так… Я ведь в строительном учусь. Стройку сам выбрал…

— Понятно… У тебя запивать причин нет, — засмеялся Ломакин.

— И в настоящем светло, и будущее ясно, — отозвался Андрей, потом спросил серьезным тоном: — Борис Иванович, а почему вы всех тамбовских к себе собираете?

— Почему?.. У нас, у рабочих строительно–монтажного поезда, нет постоянного дома. Сегодня мы здесь строим станцию, завтра там. И так всю жизнь! Сколько я за свою жизнь мест переменил! И теперь в этом чудесном доме последние дни доживаю. Хороший дом, а вот грусти в сердце нет. Привык покидать! Понимаю, неизбежность… А человеку без корней нельзя. Никак нельзя! У всего живущего корни должны быть. Когда корни погибают, дупло в душе образуется, душа сохнет, пустеет. Человек тогда, как трухлявое дерево, оболочка одна. Дунет ветерок посильней, и пропал человек… Когда вокруг тебя земляки, помнишь о корнях, помнишь, что ты не одиночка, что ты часть целого, что без тебя это целое уже не целое! Ценность свою лучше понимаешь, вера в себя приходит. Это для меня важно, для Колункова, для тебя, для всех… А корни наши на тамбовской земле! А русский человек без родной земли не может!