Пётр Алёшкин - Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

Почему я так подробно рассказываю об этом частном эпизоде? Сколько их было! Просто хочется показать на примере, как клеветнически пытались очернить меня Бежин со товарищи. Они не гнушались ничем, чтобы раздавить, и терпели поражение за поражением. Факты были против них. Поэтому не мог меня выгнать Секретариат — зацепиться не за что. А мне нужно было одно: доказать, что донос клеветнический, и уйти чистым. Работать с такими жалкими людишками я не собирался. Конечно, в свои планы я никого не посвящал, говорил, что не уйду из издательства, буду работать. Но практически после 23 февраля, когда вернулся из Польши, я не работал. Мне не давали содоносчики, каждое решение мое оспаривалось, блокировалось. И я перестал действовать, видел, как бездарные содоносчики делают глупость за глупостью, разрушают дело рук моих. Сердце ныло, но остановить начинающееся падение издательства я уже не мог. Для этого нужно было очищать его от бездельников, вливать свежую кровь. Никто мне этого не позволил бы, каждый посчитал бы, что я мщу содоносчикам. Мне оставалось сжимать сердце в кулак, терпеть.

Совещания восьмерки проходили за закрытыми дверьми часто. Решение выносилось одно: любыми средствами убрать Алешкина!

Они видели, что комиссия ничего не нашла, и решили надавить на нее. Бежин стал вызывать к себе в кабинет сотрудников и просить встретиться с комиссией и потребовать от нее убрать Алешкина. Всех ли он вызывал? Не знаю. Но некоторые признались сами. И никто не явился в назначенный комиссией день, чтобы поклеветать на меня. Никто! Наоборот, приходили писатели, чтобы защитить меня. Бедный Бежин! Сколько усилий ему, бедняжке, пришлось приложить, чтобы оклеветать меня. И все впустую! Сколько времени он потратил на одни звонки членам Правления Московской писательской организации, чтобы они поддержали его на пленуме, проголосовали за снятие Алешкина. Звонил и Сергею Ионину, моему приятелю который рассказал мне об этом. Но нет ни одного человека, которому бы я позвонил или при встрече сказал: помоги, поддержи! Мое дело было правое!

Я говорю об этом публично и не боюсь, что кто–то скажет, что это неправда, что я просил его помочь.

Я благодарен секретарю Московской писательской организации драматургу Коростылеву, — он, видимо, очень хороший, добрый человек, я с ним почти не знаком, — как только заварилась каша, он подошел ко мне, спросил сочувственно: не помочь ли мне? Я поблагодарил, отказался, ответил, что сам справлюсь. Ещё два–три человека подходили с предложением помочь. Я отказывался, уверен был в своих силах, в своей победе. Да, дело мое было правое! Я был спокоен. Дома больше не занимался делами «Столицы». Впервые за последний год появилось время для работы над первой своей сатирической повестью «Судороги, или Театр времен Горбачева». Я стал думать о ней. Хотелось дописать ее во время отпуска. Для этой цели я заказал себе путевку в Дом творчества.

На пленуме комиссия доложила о результатах своей работы, я ответил на вопросы. И снова Бежин выскочил с требованием уволить меня, но простора у него уже не было. Остался один аргумент: мы не хотим с Алешкиным работать! Кто–то из секретарей ехидно поинтересовался: а хочет ли Алешкин с вами работать? Я не требовал кого–либо наказать, изгнать. На этот раз трезвый Паламарчук выступил открыто, вспомнил о молодогвардейской истории, попытался убедить писателей, что я в ущерб им хочу печатать шеститомник Максимова. Все выступления так же, как и на Секретариате, стенографировались. Никто из членов Правления МО не выступил за то, чтобы уволить меня. Удивил опять Владимир Соколов. Я думал, он будет извиняться, а он снова стал говорить, что я перекачал в малые предприятия бумагу. Как он слушал доклад комиссии, не знаю? Видимо, Бежин так поработал с ним, что у него заложило уши и исчез здравый смысл. Теперь меня все время подмывает подойти к нему при встрече и спросить, не стыдно ли ему, фронтовику, авторитетному поэту, уважаемому человеку, было клеветать, и главное, знать самому, что он говорит заведомую неправду? Не стыдно ли ему, готовящемуся предстать пред Богом, плодить неправду на земле? Любопытно, что он мне ответит, посмотрит ли мне в глаза?

На пленуме впервые заговорили об акционерном обществе «Голос». Молчали о нем раньше потому, что почти все содоносчики были акционерами общества и почти все совмещали работу в «Столице» и в «Голосе». Панасян был главным редактором, Палехова — главным бухгалтером и т. п. Общество создавалось для того, чтобы помогать «Столице», и уже хорошо помогало. К тому времени «Голос» перечислил «Столице» свыше миллиона рублей, пока как беспроцентную ссуду, а в дальнейшем планировалось этот миллион не возвращать. «Столица» и «Голос» были одно целое. «Столица» не могла по Уставу издавать зарубежную литературу и подписные издания, а «Голос» должен был специализироваться на них. Все было продумано. «Голос» провел подписку на четыре издания, получил свыше двадцати миллионов рублей, купил себе здание и начал издавать свои книги. В финансовом отношении «Столица» была моськой рядом с сильным «Голосом». Мне смешны слухи, о том, что я перекачал бумагу в «Голос». Только для одной книги В. Пикуля или «Зарубежного детектива» нужно свыше пятисот тонн бумаги, а Пикуль и «Детектив» у нас в шестнадцати томах. Посчитайте, сколько нужно перекачать бумаги, а фондов на бумагу на 1991 год было выделено «Столице» всего триста шестьдесят тонн. Сколько «Столиц» нужно, чтобы обеспечить бумагой, хотя бы по одной книге из подписок? Маразм! Только за цэдээловским столом в сильном Паламарчуковском угаре могло такое родиться. Кстати, единственный, кто нагрел руки, работая в «Столице», — это Петр Паламарчук. Я имею в виду не только его постоянные поездки за рубеж за счет «Столицы». Я сам ему разрешил ездить и ничего зазорного в этом не вижу. Но Паламарчук не только работал в «Столице», но и был избран членом Правления издательства, а членам Правления пленум своим Постановлением запретил печататься в «Столице» два года, то есть тот срок, когда действовал этот состав Правления. Паламарчук наплевал на этические соображения — неудобно печататься там, где работаешь; наплевал на Постановление пленума–издал свою книгу в «Столице», сунул ее в производство втихаря, за моей спиной. Я узнал, когда без скандала остановить ее было уже нельзя. Вышла она мгновенно, когда книги Максимова почему–то упорно не печатались.