Пётр Алёшкин - Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

— Каждый день новый поворот сюжета!

Заявление он не подписал. Начались уговоры, выкручивание рук. Я отвечал, что твердо решил уйти, что

Отпуск у меня кончился, и я взял творческий отпуск на месяц.

Наконец, 26 июня Секретариат рассмотрел мое заявление. Ох, как досталось Бежину на этот раз! Под его руководством за два месяца издательство резко скатилось вниз. Книги не выходили. Жалко было смотреть на Бежина, загнанного, побитого. Тут–то и сказал в ярости Кобенко свою знаменитую фразу о Бежине: «У тебя лоб от кадыка до восьмого шейного позвонка, а в голове навоз!» Дело в том, что Бежин сильно, до безобразия лыс.

Секретариат решил уволить Бежина, а меня начал уламывать не уходить. Трижды пришлось брать мне слово, убеждать отпустить, пришлось поволноваться больше, чем на прежних Секретариатах. Рушились планы. Выручил Зайцев, мой заместитель, с которым мы были в Польше. Он исполнял обязанности директора и выразил готовность принять у меня дела, которые фактически он вел с 15 апреля. Только после этого Секретариат отпустил меня. Я вздохнул с облегчением.

Как вы понимаете, на этом история была исчерпана, но возник новый сюжет. Меня он не касался.

Бежин вцепился зубами в кресло главного редактора — не оторвать. Уходить не хотел. Начался новый конфликт с новым директором. Я хохотал, слушая рассказ, как Бежин с Зайцевым увольняли друг друга. Зайцев пишет приказ об увольнении Бежина и прикалывает на Доску приказов. Бежин срывает листок, собирает собрание коллектива и голосованием увольняет Зайцева. Теперь Бежин пишет приказ и вешает на Доску. Зайцев срывает, пишет новый. И так далее. Анекдот. Наконец, Бежину всучили трудовую книжку с записью об увольнении, и он побежал в суд, чтобы восстановиться на работу. Так сладко ему было быть главным редактором, чувствовать себя большим человеком. Бедняжка!

А содоносчики еще до моего ухода перегрызлись между собой. Первым выгнали Иванова, этого уникального бездельника. Малягин ушел сам. Потом с треском выгнали главного бухгалтера Палехову. Затем Зайцев уволил половину коллектива, оказалось незаконно, восстановил.

Когда я уходил, Кобенко спросил меня, кто бы мог меня заменить. Я назвал Сергея Ионина, помните, он упоминался в моем письме директору «Молодой гвардии». Он был старшим редактором редакции, которую я возглавлял, потом по моей рекомендации его сделали в «Молодой гвардии» заведующим военно–спортивной редакцией. Теперь Ионина взяли в «Столицу» на место Бежина.

А издательство опускалось, разваливалось неуклонно. Погибали более мощные издательства. «Столица» — неокрепший отравленный ребенок. Ей было хуже других. Однажды Гусев, Кобенко и Шереметьев — три рабочих секретаря — позвали меня посоветоваться, как вывести издательство из кризиса. Мне жалко было мною созданного дела, спасти его еще было можно. Я четко и ясно рассказал, что нужно делать. Чтобы спасти, нужно было действовать решительно. А этим качеством Секретариат не обладал. Они поступили прямо противоположно моим советам и еще больше усугубили дело.

Пришло время суда по заявлению Бежина, никто из Московской писательской организации на него не явился, и Бежина восстановили, а Ионина уволили. Вскоре Бежина снова уволили, а Ионина взяли генеральным директором.

Вот такая веселенькая история! Слухи о ней улеглись. Но еще изредка кто–нибудь с трибуны, стараясь нагадить, пытается помуссировать ее. Но она мало кого волнует. Я тоже все реже вспоминаю о «Столице», страсти в душе затихли, и я решил, что пора рассказать об этом скандале. Тешу себя надеждой, что, возможно, кто–нибудь найдет в моей повести нечто поучительное для себя, может быть, она удержит хотя бы одну неокрепшую душу от безнравственного поступка. И то хорошо!

Москва. Февраль 1992 г.

За окном дул ветер. Сыпал снег. Под фонарем, нависшим над дорогой, белыми полосами проносились хлопья и исчезали в полумраке. Ветер сдувал снег с железной крыши дома напротив и дымом развевал над окнами. А возле нашего дома было тихо. Снежинки, кружась, медленно опускались вниз и ложились на квадратное пятно света от окна под деревом. Иногда из–за угла дома налетал порыв ветра, и снежинки начинали метаться, путаясь в голых ветках. Сверху, из темноты, вырывались хлопья и, ударяясь в стекло, рассыпались, сползая вниз.

С улицы донесся перестук колес электрички. Слышно было, как она остановилась возле платформы, а потом тронулась и стала набирать скорость.