Александр Казимиров - Бульварное чтиво

Дату Октябрьской революции Андрон Ефимович отмечал дома в кругу друзей. В какой-то момент он решил удивить их талантами своего отпрыска. Петьку поставили на табурет.

— Ну-ка, сынок, растяни меха, порадуй гостей!

Петька со скорбной миной выдал марш Шопена. Он сыграл так здорово, что хотелось всплакнуть.

— Это он, что же, дело Ленина похоронил? — спросил Рыкова подвыпивший товарищ. — Взял и похерил достижения народа?!

— Ты, что ж, говнюк, не мог польку-бабочку сбацать? — поддался на провокацию отец.

— Я же на похоронах играть буду. Там другую музыку не заказывают! Хотите веселую, — радио слушайте! — Петька надулся и слез с табуретки. — Вообще уйду к Дормидонту жить. Он меня на похороны брать будет! А там и сыт, и пьян, и копейки в кармане звенят! Так-то!

— Кто же тебя этому научил? — Андрон Ефимович вытащил из брюк ремень.

— Ладно тебе! Чего к ребенку прицепился? Натаскается еще, будет на свадьбах деньгу зашибать! — успокоил гость.

Зима промчалась на лыжах и коньках — быстро и красиво. Долгожданный Новый год, подарки, Рождество неведомого Петьке бога, затем двадцать третье февраля. А между ними, по укатанной машинами дороге, изо дня в день похороны под выученную назубок мелодию. Весной внезапно помер Дормидонт. Петька первый раз в жизни так близко увидел покойника. Серое лицо трубача с подвязанным подбородком и накрытые пятаками глаза вызывали кучу вопросов.

— Мам, а мам! — приставал Петька. — А зачем ему зубы перевязали? Болят что ли?

— Чтоб глупости тебе не говорил! — шепотом отвечала она.

— Его так с пятаками и закопают, или потом монетки заберут?

— Не знаю. Может, так и закопают.

«Это же две банки леденцов!» — думал про себя Петька.

— Мам, а мам! А чего он помер-то?

— Пить надо меньше! Помнишь, как он тебя учил: «И сыт, и пьян будешь!» — вот и наелся, и напился, и копейки не нужны стали. Лег под образа, да выпучил глаза! Пойдем отсюда, без нас похоронят, — матери надоело отвечать на многочисленные вопросы. Она дернула Петьку за руку и увела домой. Послышался плач валторны. Петька догадался, что игра на похоронах дарит не только беззаботную жизнь, но и приближает собственную кончину. Он больше не лазил на подоконник, заслышав знакомый мотив, но пиликать на гармошке не прекращал.

Мальчик взрослел. Гармошка обосновалась в кладовке, а Петька посещал музыкальную школу. Он присасывался к мундштуку надраенной до блеска тубы, пузырями надувал щеки и таращил от натуги глаза. Лет в десять Петька затянул на шее алый галстук и стал глашатаем пионерской дружины. Резкие, пронзительные звуки горна пришлись ему по душе. Петька часто представлял себя трубачом на поле боя, призывающим бойцов идти в атаку. Кроме того, горн давал возможность находиться в центре внимания. Иногда Петька позволял дружкам подудеть. Те пыжились, но рожок из латуни жалобно крякал, вызывая у окружающих смех.

— Губы амбушюром складывай! — советовал Петька.

Диковинное слово вызывало у пацанов трепет. Извлечь чистый звук никому не удавалось — так, какое-то подобие рева бешеной коровы. Пацаны возвращали горн, признавая свою никудышность. Петька уже видел себя в рядах духового оркестра, но как-то, в гостях у Вовки Полетаева, он услышал не тягучее: «Издалека долго течет река Волга», а песню на английском языке. Гитарные переборы поразили его яркостью и красотой звучания.

— Лед Зеппелин! — прихвастнул Вовка. — Лестница в небо.

Музыкальные пристрастия Рыкова заложили крутой вираж. Его больше не интересовал горн с пришпиленным к нему пионерским вымпелом, не вызывала восхищения туба, рыгающая басами, его увлекла гитара. Петька выпросил у отца деньги на заветный инструмент. Подтягивая колки, он настраивал гитару и часами дергал струны. Гитара заменила все! Если бы можно было уложить ее в кровать, он бы это сделал не задумываясь. Виртуоз-самоучка отпустил волосы и стал лидером в компании угловатых подростков. На каникулах он ночи напролет горланил в парке дворовую лирику вперемежку с западными хитами. Пел хорошо, и его заметили музыканты из инструментального ансамбля при Дворце культуры. Вскоре Петька стал играть на танцах. У него появились карманные деньги и новые друзья. После танцев лабухи заливали глаза, болтали о музыке и наигрывали друг другу понравившиеся мелодии. Иногда ансамбль гастролировал по селам, где ублажал слух хлеборобов. И все бы хорошо, но мать замучила упреками.

— Уж лучше бы на буровой пахал! Так всю жизнь и протренькаешь на своей балалайке. Одна шантрапа вокруг тебя вертится. — Она обреченно махала рукой и принималась за домашние дела.