Александр Казимиров: Бульварное чтиво

— Разберемся.

Гофман спустился в разбитый на тесные камеры подвал и при свете лампы рассмотрел истерзанное тело задержанной накануне женщины. Она лежала, широко раздвинув ноги, покрытые многочисленными синяками. Отверстие от пули кокардой украшало лоб бабы. В углу сидел рыжебородый мужик. Если бы не запекшаяся в его волосах кровь, то, казалось бы, что это законченный пропойца уронил на грудь буйную голову.

— Где они? — прохрипел Гофман, накрыв покойницу ее же кацавейкой. — Совсем оборзели, черти!

Откуда-то со дна памяти всплыл юный красноармеец, распятый казаками на амбарных воротах. Свесив остроконечные щупальца, его голову покрывала вырезанная из спины звезда. Около него, на земле, сидела растрепанная девка. Она не плакала, лишь вздрагивала и перебирала пальцами подол длинного платья. Только сейчас Гофман узнал ее в изнасилованной женщине.

— За машиной пошли. Сбросят трупы в речку — и концы в воду. — Бурбулис потряс Гофмана за плечо. — Пойдем наверх, я чайком разжился.

Чекист не сводил бессмысленный взгляд с убитых.

— Что ты около них танцуешь, или панихиду решил справить?

Смех латыша вывел Гофмана из равновесия. Притаившаяся в душе ненависть к ошалевшему от вседозволенности человеку искала выход. Начальник отдела расстегнул кобуру. Глухой выстрел оборвал никчемный вопрос. Бурбулис выкатил удивленные глаза, повалился к ногам Гофмана. Послышались торопливые шаги.

Гофман развернулся. Бравые морячки застыли в дверях и не понимали, что стряслось. Начальник отдела без заминки разрядил в них барабан, перешагнул через вздрагивающие в агонии тела и поднялся по лестнице. Во дворе выхлопной трубой чадил «Магирус». Водитель тряпкой усердно драил выпуклые фары. Заметив начальника, он приветственно кивнул.

— Доброе утро, Яков Львович! Куда поедем?

— Подкинь до дома. — Гофман кое-как втиснулся в кабину.

Все-таки высокие потолки однозначно лучше, чем низкие! Под ними легче дышится, да и вообще. Гофман скинул кожанку, вытащил наган. Барабан был пуст. Патроны чекист дома не держал, а возвращаться в отдел не хотелось. Он обрезал шелковый шнурок у портьеры, проверил его на прочность и связал петлю. Допив остатки спирта, поставил на стол кривоногий стул, забрался, стянул колпак, прикрывающий крюк, на котором висела люстра. Стул из-под него выскочил и спрыгнул на пол.

Что ни говори, а даже в таком щекотливом деле высокие потолки выглядят предпочтительнее!

Над озябшим городом нависло матовое декабрьское небо. Еле заметным пятном расплывалось потерявшее контуры полуденное Солнце. Создавалось ощущение, что оно норовило улизнуть и дожидалось подходящего случая. Все вокруг вымерло; из вытяжных труб выползал истерзанный жидкий дымок. По дороге изредка проносились одинокие механические скакуны. Из их черных, закопченных ноздрей вырывались струи едкого дыма и растворялись в морозном воздухе. Резиновые копыта, подкованные многочисленными шипами, издавали неприятный, по-змеиному шипящий звук. Неизвестно чего испугавшись, со скелетированного клена слетела ворона. Зычно каркая, она полетела на юг. От взмаха поседевших крыл с веток осыпался иней. Улица еще некоторое время оставалась безлюдной. Хлопнула входная дверь, выпустив на свободу облако пара, — в подъезде, напоминая гейзеры, тонкими струями фонтанировали батареи. Сквозь паровую завесу просматривался силуэт женской фигуры, на ходу запахивающий пальто. То подгоняемая озверевшим мужем домохозяйка рванула в булочную. Превысив скорость, она поскользнулась, взмахнула руками и упала. Злорадно завизжали навьюченные ранцами школьники. Вскоре они забыли про тётку, развалившуюся на тротуаре, и стали бросаться снежками. Затем, поправив съехавшие набекрень шапки, разбежались кто куда. И снова на улице восторжествовало глухонемое царство зимы!

Незаметно день клонился к вечеру, сгущались сумерки. В пятиэтажных небоскребах беспорядочно вспыхивали окна. На улицах появился возвращающийся с работы народ. Покачиваясь, шумной гурьбой шли работяги. Их проспиртованное дыхание добавляло в аромат зимы каплю русского духа. Торопливо семенили работницы городских учреждений. А как же им не торопиться, если дома ждут умирающие от голода дети, мужья, кошки и попугайчики! Медленно, вразвалочку фланировали пенсионерки. Объемные как танкеры, они никуда не спешили. Да и куда им, собственно, спешить? Век прожит, ноги болят, руки не гнутся, голова не работает. Прогуляются на ночь глядя и — домой, к телевизорам, смотреть очередную белиберду от Малахова.