Роберт Пирсиг - Дзэн и искусство ухода за мотоциклом [litres]

Мы связаны друг с другом нитями, которых до конца не понимаем — а то и не понимаем вообще. На самом деле из больницы я вышел только из-за него. Бросить его расти в одиночестве — вот что было бы неправильно. Это он во сне всегда пытался открыть дверь.

Я вообще его не нес. Это он нес меня!

«Я знал» , — сказал он. Леска дергается, твердя, что моя большая проблема, быть может, не так уж и велика, ибо ответ у меня перед носом. Бога ради, сними же с него это бремя! Стань снова единым!

Нас обволакивает густой воздух и странные ароматы цветов на деревьях и кустах. Мы отъехали вглубь, и озноб прошел, на нас опять обрушивается тепло. Впитывается в куртку и одежду, высушивает сырость внутри. Перчатки, потемневшие от влаги, опять светлеют. Эта океанская сырость пробирала меня до костей так долго, что я, по-моему, забыл, каково в тепле. Меня клонит в сон, и впереди в овражке я замечаю площадку и столик для пикников. Доехав, выключаю двигатель и останавливаюсь.

— Спать хочется, — говорю я Крису. — Давай вздремнем.

— Давай, — отвечает он.

Мы спим, а когда просыпаемся, я понимаю, что хорошо отдохнул — давно так не отдыхал. Беру наши с Крисом куртки и засовываю их под шнуры, которыми пристегнут к мотоциклу багаж.

Так жарко, что я, наверное, шлем надевать не буду. Насколько я помню, в этом штате и не требуется. Пристегиваю его к шнуру.

— И мой туда положи, — просит Крис.

— Тебе он нужен для безопасности.

— Ты же не надеваешь.

— Ладно, — соглашаюсь я и пристегиваю его шлем туда же.

Дорога все так же петляет в деревьях. На подъемах крутые повороты, за ними спуски к новым пейзажам, один за другим, сквозь кустарник — на волю, откуда видно, как внизу бегут ущелья.

— Красота! — ору я Крису.

— Можно не кричать, — говорит он.

— А, ну да, — отвечаю я и смеюсь. Без шлемов можно разговаривать обычно. А столько дней орали! — Ну все равно красота, — говорю я.

Еще деревья, кусты и рощи. Припекает. Крис опирается мне на плечи, и я, слегка обернувшись, вижу — он привстал.

— Опасно, нет? — говорю я.

— Не опасно. Я чувствую.

Вероятно.

— Все равно осторожнее, — говорю я.

Немного спустя, когда мы резко сворачиваем под низкими ветвями, он говорит «ох», чуть погодя «ах», потом «ух ты». Некоторые ветки так низко, что если не пригнется — получит по голове.

— В чем дело? — спрашиваю я.

— Совсем по-другому.

— Что?

— Все. Я раньше ничего не видел из-за твоих плеч.

Пробиваясь сквозь кроны, солнечный свет рисует странные и прекрасные узоры на дороге. У меня в глазах рябит от пролетающих пятен света и тени. Мы вписываемся в поворот и выезжаем на солнце.

Правда-правда. Я никогда об этом не задумывался. Все это время он смотрел мне в спину.

— Что ты видишь? — спрашиваю я.

— Все по-другому.

Мы опять въезжаем в рощу, и он спрашивает:

— Тебе не страшно?

— Нет, привыкаешь.

Через некоторое время он говорит:

— Когда я вырасту, мне можно мотоцикл?

— Если будешь о нем заботиться.

— А что с ним надо делать?

— Много всего. Ты же видел, что я делаю.

— А ты мне покажешь?

— Конечно.

— Трудно?

— Нет, если правильно подходить. Трудно правильно подходить.

— А-а.

Через некоторое время чувствую — он опять сел. Потом говорит:

— Пап?

— Что?

— А я буду подходить правильно?

— Думаю, да, — отвечаю я. — Мне кажется, с этим у тебя хлопот не будет.

И так мы едем, дальше и дальше, через Юкайю, Хопленд и Кловердейл — в «винную страну». Мили трассы сейчас легки. Двигатель, что пронес нас через полконтинента, равномерно гудит в нескончаемом забвении всего, кроме своих внутренних сил. Мы проезжаем Асти и Санта-Розу, Петалуму и Новато, а трасса все шире и полнее, разбухает от машин, грузовиков и автобусов, в которых едут люди, — и вскоре у дороги уже возникают дома, лодки и вода залива.

Испытания, конечно, никогда не кончаются. Несчастья и неудачи неизбежны, коль скоро люди живы, но сейчас у меня такое чувство… раньше его не было, и оно не просто на поверхности, оно очень глубоко, пробивает до самого дна: мы выиграли. Теперь все будет лучше. Такое угадывается, что ли.

Этой книге есть что сказать о взглядах древних греков и о том, что значат эти взгляды, но одного аспекта в ней не хватает. Как греки относились ко времени. Будущее им являлось из-за спины, а прошлое таяло перед глазами.

Если вдуматься, такая метафора точнее нашей нынешней. Ну как, в самом деле, встречаться с будущим? Получается ведь только проецировать из прошлого — даже если опыт доказывает, что такие проекции часто неверны. И как можно забыть прошлое? Что ж тогда нам еще знать?