Андрей Бинев - Тихий солдат

– Вот так! – вздыхал Глеб Игоревич, – Воюй с ними! А вы говорите, там самураи. А здесь кто? Чудные охотники, на лыжах лучше, чем на ногах стоят, и стреляют как боги. Один за десятерых. Тут можно так целую армию на снегу оставить. Впрочем, они ведь за свою землю воюют. Их можно понять…

Павел удивлялся этим словам. Их можно понять. А нас? Нас нельзя? Он-то считал, что это и есть русская земля. Павел думал, что раз Ленинград рядом, то границу надо бы отогнать подальше, а финны – так это те же белые, те же враги! У них и фельдмаршал Маннергейм настоящий барон. Он еще царю служил. Как же их понимать? И как же понимать полковника?

А Глеб Игоревич говорил, будто себе под нос:

– Барон стратег. Он себя и в японскую кампанию показал… А уж как в Мировую! Такие на вес золота…! С такими дружить надо, а не стреляться.

– А вы его знали? – удивился Павел, немного рассерженный на полковника за такую похвалу врагу, тем более, только что унесли раненых и убитых.

– Я военный человек. Авторитетных полководцев знать обязан. И учиться у них. Впереди это, молодой человек, еще очень пригодится. Помяните мое слово… Пригодится! Тут шапками закидать не удастся… Тут мыслить необходимо… А у нас что? Только кто задумается, ему голову с плеч долой! Вот и думают…не тем местом. Голову берегут. Размышляют…так сказать…тем, чем на седле сидят. К этой войне мы не готовы. Противника не знаем, обмундирования нет, стрелков хороших, лыжников нет, карты врут. И командование врет, на самый верх врет… Если и одолеем, то только массой. Жизнями так сказать…нашими жизнями. А они вон как! Один финн к десяти нашим, да еще, как видите, без промаха.

Полковник посмотрел куда-то в сторону и вдруг прозрачно улыбнулся:

– И все равно любую крепость взять можно. Тут Маннергейм ошибается. Хочешь – не хочешь, отдаст. Спросите любого полководца, он вам скажет, что нет крепостей, которые нельзя взять. Именно поэтому не существует полководцев, которые бы сказали, что есть крепости, которые можно удержать.

Кто-то из командиров в штабе рассказал, что Боровиков в действительности знал барона лично, потому что когда-то ездил от Генштаба на переговоры с ним и даже изучал его знаменитую линию обороны. Маннергейм даже позволил осмотреть какую-то ее часть – так был в ней уверен. Полковник вернулся в Москву весь бледный. Сказал, морщась: «Нам бы такое на южных границах…, да еще на западных… Тогда, может, пару лет протянем, а там и перевооружимся. Ни один «заклятый друг» будет не страшен!» Его чуть не арестовали за пораженчество . Это опасное и лукавое слово появилось в самом конце тридцатых. Каждый, кто говорил то, что видит, мог подпасть под это обвинение. Полковника отстоял Буденный.

– Да дурак он у нас совсем! – хохотнул маршал на каком-то совещании и тут же смутился, – безвредный. Но полезен своим тактическим глазом. Я его сам накажу… Примерно накажу!

На том и закончилась та неприятность. А полковник, говорят, сильно обиделся на маршала. Даже сказал при адъютантах с раздражением:

– Что ж вы, товарищ маршал, дураку доверяете? И в академии, и тут вот…

– Дурак он и есть дурак! – рявкнул Буденный и быстро исчез за своей дверью.

На финской кампании Павел, наконец, обзавелся буденовкой. Это была полевой головной убор и тыловикам его не выдавали. А штаб полковника Боровикова в связи с его отдаленностью от фронтовой полосы, постепенно уползавшей в сторону Финляндии и даже вглубь ее, считался тылом.

– Каждый километр в их сторону – сотня наших жизней! – тяжело вздыхал полковник.

Служба здесь для всего временного штаба окончилась уже в феврале, за месяц до окончания войны и подписания мирного договора, по которому граница от Ленинграда уползала в сторону Финляндии на 150 км. А было ведь всего восемнадцать до войны.

В феврале началось мощное наступление, линия Маннергейма дала трещину, стала разваливаться, но все равно, благодаря особым укреплениям и ДОТам, глубоко зарытым в землю, держалась и наносила огромный урон. Советское правительство торопилось с договором, потому что теряло людей. Финны прицельно выбивали средний командный состав войск, в основном, молодых выпускников академий. Гробы увозили в Россию по ночам в закрытых деревянных вагонах, на которых писали огромными кривыми белыми буквами: «Специальный груз. Не вскрывать!» Рассказывали, что два таких вагона по ошибке загнали в тупик на товарной станции под Ленинградом и забыли. Стояли лютые холода, поэтому тела разлагались медленно, запаха не было. Обнаружили их подростки, промышлявшие на железной дороге кражами из никем неохраняемых или плохо охраняемых составов. Внутри одного из вагонов в незаколоченном гробу (у него даже была сдвинута крышка) они нашли забытый кем-то револьвер, прямо на теле курсанта военной школы. С этим револьвером двоих мальчишек через день поймали сотрудники ленинградского Угро, а они уж вынуждены были рассказать, где взяли.