Андрей Бинев - Тихий солдат

Это – в природе, а не в общественной идеологии. Всякого рода идеологии в данном случае лишь следует природному предначертанию, что само по себе не редкое явление, то есть когда они ему не противоречат. Видимо, до такой степени это важно.

Юрий Станиславович был теперь увлечен только внуками, да и то, когда они ему особенно не досаждали. Катя поглядывала на отца с жалостью и со все возрастающей тревогой – он становился будто бы древним стариком, отчаянно боровшимся с таким старческим свойством как брюзжание и раздражительность.

– Отец совсем уж скукожился, – говорила она шепотом Павлу, – Кирилл у нас, сам знаешь, ничтожество! Только что бы и где схватить задаром, а дома от него не то что прок, а даже вред один. И не пьет, сколько другие, да такой нелюдь, что просто диву даешься, в кого он! Евдокия совсем уж больная…, молчит, молчит, а то вдруг запрется и ревет, воет. Мать водила ее к доктору, а тот говорит – гормоны, мол. Придумали же слово! И племяш в нее… Большой уж, а все, вроде, дурачок какой-то, один одинешенек. Так что, Паша, имей в виду – теперь ты у нас тут главная опора, и мать так считает.

Она будто уговаривала всегда замкнутого в себе и на работе мужа взять на себя все заботы по дому. И Лидия Афанасьевна, да и сам Юрий Станиславович ждали от Павла б’ольшего участия в жизни семьи, чем он мог и хотел дать. Ведь жили они вместе уже почти пятнадцать лет.

Катю время не портило, а даже во многом украшало. Она стала крупнее, полнее, чем была в девичестве и даже в первые годы их совместной жизни, но несмотря на это в ней не было рыхлости, лишнего жирка, напротив, тело было крепким, налитым, сильным. Высокая грудь, полный, округлый зад и нежная линия плеч делали ее похожей на модель Боттичелли в «Рождении Венеры». Разве что, грудь у Кати была крупнее, а волосы – черные. Старик-вахтер из Катиной поликлиника, из бывших политических, еще при Сталине оттрубивший в лагерях почти полтора десятка лет, с восхищением смотрел на Катю и говорил, шепелявя пустым ртом:

– Венера…, Боттичелли! Клянусь! И та же стать! И та же нежность во взоре! Возрождение!

Старик до посадки, еще совсем нестарым, был аспирантом в каком-то ленинградском творческом учебном институте и пока ему позволялось, занимался искусствоведением. Он как раз изучал мастеров итальянской школы конца пятнадцатого, начала шестнадцатого веков, а по работам Сандро Боттичелли даже писал кандидатскую диссертацию. Тут его и арестовали – нашли что-то от прославления фашизма, заподозрили связь с агентурой самого Муссолини, и Боттичелли с его Венерой канули в прошлое в самом прямом смысле. И вот теперь Венера, рожденная из пены, из чудесной раковины, предстала перед ним с ликом Екатерины Юрьевны Тарасовой, урожденной Железиной. Старик чуть не помешался. Его даже тайком показывали районному психиатру, но тот сам, увидев предмет помешательства сблизи, сразу отбросил всякие подозрения в отношении бывшего искусствоведа и зэка, а ныне беззубого, старого вахтера.

На Катю вообще все поголовно заглядывались в ее медицинской части «номер один», где она по-прежнему работала медицинской сестрой. Позже медчасть укрупнилась, заняла еще два деревянных особняка и стала называться поликлиникой МПС, то есть была, наконец, полностью отнесена к медицинскому управлению министерства путей сообщения. Катю перевели из терапевтического в отделение физиотерапии. Пациенты, молодые и даже преклонных возрастов, с удовольствием отдавали себя ее заботам, подставляя шеи, руки, ноги, животы и прочее под ее быстрые, чуть прохладные, нежные ручки.

Если она была в отпуске или сидела дома с одним из заболевших детей, пациенты недовольно ворчали, откладывали свои визиты, а, видя ее, выстраивались в очередь, огрызаясь друг на друга и, кажется, даже ревновали. Катя почти никогда не возвращалась домой без цветов или коробки конфет, или зефира, или пачки необыкновенно душистого чая, или даже желтой узбекской дыни. Иногда все это, включая и бутылку вина или коньяка, ей помогали доставить к дому на чьей-нибудь служебной, а, порой, и личной автомашине. Очень часто можно было видеть у калитки «победу», «москвич» или даже «волгу» с лихим оленем на капоте.

Катя задорно хохотала, когда Лидия Афанасьевна с укоризной косилась на нее. Катины глаза стали еще гуще, еще чернее, чем были, а щеки налились нежным румянцем, гармонировавшим с ее густыми, вороньего цвета волосами. Височки же у нее были с нежными синими прожилками, выкрашивая кожицу вокруг глаз в голубой тон.