Андрей Бинев - Тихий солдат

Осень и зиму сорок четвертого года Павел Тарасов запомнил как один длинный, шумный и дымный день. Шли непрерывные бои за Белоруссию, Прибалтику, Польшу и Венгрию. В августе и в начале сентября были взяты Румыния и Болгария. Последняя – без единого выстрела. Просто в одночасье она сместилась с гитлеровской Оси в сторону Советской России и союзников. Страна не участвовала ни в каких сражениях, хотя ее столица и пострадала от английских и американских бомбардировок. Вошедшие в Болгарию, как нож в теплое масло, войска 3-го Украинского фронта как будто было отведены на отдых.

Однако пересечение с боями предвоенной границы СССР для Украинских, Белорусских и Прибалтийских фронтов, с одной стороны, стало облегчением, а, с другой, усложнило положение вещей.

Многие сначала поговаривали, что тут войне конец, потому что Сталин и его западные союзники договорятся о прекращении боевых действий и о выводе советских войск на собственную национальную территорию. Дескать, страна освобождена, враг повержен, сильно ослаблен, и его окончательное уничтожение уже не забота Советского Союза, а дело исключительно западно-союзническое. Это им, мол, предстоит договариваться между собой и с противником о новых границах и, главное, условиях. Перед СССР якобы во весь рост стоит теперь другая важная задача – ее дальневосточные рубежи и проблемы раздела Китая и Маньчжурии между странами-победительницами, а именно СССР и Америкой (в том числе, в тихоокеанском гигантском водном пространстве). Нужно заканчивать, мол, дела со строптивой Японией – она должна ответить за всё.

Россия, дескать, не сможет держать оба фронта, столь удаленные друг от друга, и не сумеет найти нужные военные ресурсы для всего этого.

Сталин, однако, совершенно не собирался останавливаться на границах страны, да и союзники отчетливо понимали, что удачно развернувшееся наступление советских войск на запад нельзя прекращать ни в коем случае, иначе им, союзникам, придется очень туго. Но это содержало в себе и будущие проблемы – Сталин тащил на плечах своей армии в Европу не только освобождение, но и чуждую миру идеологию, а также и форму правления, против сути которой тот же мир уже выступил, объявив войну Адольфу Гитлеру. В этом состоял великий драматический абсурд времени.

Павел Тарасов столкнулся с его первыми, чуть заметными признаками уже в Кенигсберге в последние месяцы войны. Он не знал, когда именно он лично пересек границу своей страны и вступил в не нашу Европу. Уже давно, еще идя по Западной Белоруссии и Прибалтике, Тарасов ощутил совершенно другой климат общественных отношений и даже почти враждебную ему и его стране западную культуру. Люди смотрели из-под бровей, стремились как можно меньше, короче общаться с освободителями , и нередко отказывали под надуманными предлогами в самом простом и насущном. Освобождение, которое несли им русские, часто воспринималось ими, как очередное насилие, лишь немногим лучше того, от чего они освобождались.

Странным показалось Павлу Тарасову многое еще до пересечения границ. Партизаны, например, действовавшие на советской территории, вышли из лесов и тоже вдруг оказались совсем не такими, какими представлялись во время боев – многие немедленно разошлись по домам, кое-кто продолжал тайком грабить население, а некоторые никак не могли привыкнуть к военной дисциплине и вели себя в войсках, как вольные стрелки. Среди них, уже ближе к границам, оказались и иностранцы – поляки, чехи, венгры, прибалты и бывшие военнопленные союзнических войск. Случалось, что попадались даже итальянцы и французы. Их, правда, было очень немного, но все же было. СМЕРШ требовал от фронтовой разведки особенно пристального к ним внимания.

В деревнях и селах, поблизости которых действовали интернациональные отряды, вдруг обнаруживались новорожденные детки, отцы которых далеко не обязательно общались на том же языке, что и Павел Тарасов. Уж не говоря о вплетении в генетику местных русских крестьянских и некоторых городских родов чистейших немецких генов!

…В те скоротечные месяцы задания, выполняемые разведывательным подразделением капитана Вербицкого (он получил повышение в звании поздней осенью сорок четвертого), как раз и были связаны с выводом в расположение войск партизанских групп и даже целых соединений, и передачей их в руки СМЕРШа для дальнейших проверок. Недоверие к этим людям очень удивляло Павла. Дважды он выводил на свои позиции отряды, в которых были иностранцы (два итальянца, француз и семеро поляков) и их тут же изолировали, а вместе с ними иногда сажали под замок и русских.