Андрей Бинев - Тихий солдат

Павел взобрался в седло, опять прильнул к короткой шее лошади и выправил ее из оврага наверх. Там он вновь остановился, определил по командирскому компасу направление сторон света, вытащил карту, сложенную вчетверо, и попытался угадать свое местоположение. Несколько раз повернув голову назад, влево, вправо, наконец, решился ехать дальше. Он ударил каблуками лошадку в бока и та удивленно, как будто обиженно, оглянулась на него, даже не сдвинувшись с места, точно упрямый ослик или мул.

– Ну, прости, прости, милый! – вслух сказал Павел и поморщился не то от слабости, не то от стыда, – Вези домой! Хозяин твой…, Калюжный ждет.

Лошадка потопталась мгновение и вдруг сорвалась с места в галоп. Засвистело в ушах, ветки захлестали плетями по лицу, по шее, по плечам. Павел только успевал оглядываться по сторонам, косо, наклонив вниз голову. Очень скоро выскочили на тот же злополучный перекресток, пустой на этот раз, и поскакали по непаханому, сиротливому полю. За ним был перелесок, еще одно поле и вновь густой, темный лес с ухающими день и ночь филинами.

Майор Калюжный первым делом кинул быстрый, строгий взгляд на «монгола», тяжело дышавшего под раненным наездником, осуждающе покачал головой и тут же крикнул ординарцу Феде Пустырникову:

– Ну, чего замер! Прими коня!

Сам же помог Павлу спешиться и чуть не упал с ним на землю, так тяжел был Тарасов, еле сохранявший сознание. Тут же подбежал пожилой санитар и еще какой-то прихрамывающий солдат, за ними уже мерила двор широкими шагами сестра милосердия из штабного отделения, высокая, сухощавая тетка Раиса – так ее все здесь звали, и побаивались ее строгого, недовольного взгляда, а также скрипучего прокуренного голоса.

Калюжный схватил карты, одна из которых была сильно измарана кровью Павла, и исчез с ними в доме. Павла положили на деревянные носилки, и санитар с хромым солдатом, пыхтя, понесли его в соседний дом, приспособленный под штабной лазарет. Рана у Павла оказалась неопасной, хоть и потерял он много крови – всего одна пуля лишь чиркнула по ключице и прошила насквозь мякоть плеча.

– Счастливчик, – ворчала почему-то недовольно тетка Раиса, – на вылете была пулька-то. Чуть пониже и не лежал бы ты тут сейчас. Валялся бы где-нибудь в лесу… Коня жалко…

Павел вскинул на сестру возмущенные глаза – да что ж такое тут делается! Коня им всем жалко, а человек, вроде как к зверю всего лишь верхнее приложение!

Но потом он вспомнил, как Семен Михайлович после скачки осматривал ноги коня, как тяжело вздыхал, проводя ладонью по вздыбленной шее скакуна, как сочувственно качал головой, и подумал, что – это мир совсем других людей, для которых на первом месте любимый и верный зверь, на втором оружие и лишь на третьем люди, то есть те сомнительные существа, которые способны причинить непоправимый вред первым двум ценностям.

Калюжный, мелкий, порывистый, ворвался в лазарет и прямо с порога крикнул Павлу:

– Ты как, солдат? Живой?

Павел приподнялся на койке и хотел уже ответить что-то ободряющее, но майор не слушал его:

– Карту кровушкой залил…, весь западный рубеж. Ни черта не видать! Хотя бы помнишь, как там все?

– Помню…, я с него и шел сюда. Там оборона у немцев глубоко эшелонированная, в основном, орудия стоят верст на семь вглубь…, далеко от передовой…, кругом леса… Пехоты почти нет, готовятся к артиллерийскому обстрелу дорог. По лесам-то наши танки не пройдут, товарищ майор. А эти будут лупить прямо по развязкам. Там только разведка у них на мотоциклах. Они меня и задели.

– На память знаешь? Я тебе еще другую карту дам, чистую, без пометок.

– Знаю.

– С первым эскадроном пойдешь…, капитана Прошкина…, добрый казак!

– Куда он пойдет! – возмутилась тетка Раиса, застывшая в дверях хаты и уперевшая длинные свои, худые руки в притолоку, с двух сторон, – Крови вон сколько потерял!

– Война, тетка! – отмахнулся майор, – Кровью вся родина истекает, а ты тут мне свое милосердие кажешь! Пойдет! На тачанку его посажу. Пойдешь?

– Так точно…, на тачанке пойду. А в седле, пожалуй, не удержусь теперь. А у вас что же, и тачанки имеются?

Последнее Павел произнес с недоверием.

– А как же! Все имеется! Кавалерия! – майор выкрикнул это, уже ныряя под рукой тетки Раисы, так и стоявшей нараскоряку в двери.

Кавалерийский корпус Осликовского и пятая дивизия Чепуркина двинули той же ночью. За Павлом в лазарет заскочил посерьезневший Федя Пустырников и, помогая одеваться, скороговоркой говорил: