Олег Попцов - Обжалованию не подлежит

— Осень, — бормочет Николай и прижимается спиной к колонне.

Лена изменилась. Отсюда, из-за колонны ему удобно наблюдать за ней. Остановилась, смотрит на часы. Оправданное волнение — опоздала на двадцать минут. Для чего мы встретились. Неужели за два года возможно так отвыкнуть от человека. Ну хоть каплю волнения, восторга, злости наконец. Ничего. Пусто. Там, у кромки тротуара, стоит она. А тут, за колонной, — он. Мы поменялись местами. Тогда он тоже приходил первым и в сотый раз выговаривал себе, что ее следует проучить. Вечные опоздания. Она подкрадывалась незаметно и становилась за эту самую колонну.

— Сколько можно, я тебя жду целый час.

Минуту назад он был переполнен негодованием и готовностью обрушить на ее голову тысячу упреков и обвинить во всех существующих и несуществующих грехах. Но стоило оглянуться, увидеть виноватую улыбку, и уже можно все забыть, вместе с ней радоваться этой маленькой невинной хитрости. Он смотрит на Лену и ловит себя на мысли, что ему не хочется делать этот неловкий шаг вперед и вообще ему не хочется покидать мир собственных воспоминаний. Ах, как не хочется.

И потом Николай почти уверен, Лена догадывается, что он здесь. Николай делает глубокую затяжку, внимательно следит за сизоватыми кольцами дыма, которые словно прижимаются к камням, ползут все выше, выше, пока их не заденет ветер, и тогда кольца превращаются в сизоватую паутину, что недвижно повисает в темном проеме тупика.

— Глупо играть в прятки. — Окурок, кувыркаясь, летит на мостовую. — Глупо.

Она не оборачивается, хотя знает, что подошел он.

— Ты давно приехал. Я так и думала.

— Ждала, когда я подойду сам?

— Нет, просто собиралась с мыслями.

— Вот как.

— О чем же мы будем говорить?

У нее все та же привычка повязывать платок на шею. Раньше это придавало ей озорной вид. Теперь? Теперь беспомощный. Ничто не постоянно в этом мире, даже мелочи.

— О чем хочешь.

— Это нелепо звучит, но я действительно не знаю, о чем мы можем говорить сейчас.

— Ну, мало ли о чем. Если есть желание, можно говорить о чем угодно.

— Вот именно, стараясь не касаться главного…

Теперь они смотрят друг на друга. Он постарел. А может, это всего-навсего загар.

— Я часто задаю себе вопрос, почему все получилось именно так.

— Получилось… — Ему трудно скрыть грустную усмешку. — Проклятая жизнь. Не так ли???

— Ты вправе осуждать меня, но пойми…

— Постой, я без сожаления это право уступлю тебе. И давай договоримся раз и навсегда. Я ни в чем не осуждаю тебя… Нельзя же требовать от людей видеть и понимать жизнь так, как этого хочется нам. Каждый видит в жизни что-то свое, только ему доступное.

— Все произошло слишком неожиданно.

— Да, разумеется. Беда никогда не бывает кстати.

— Нет, я не о том. Я растерялась. У нас же все было решено, ты помнишь? И вдруг надо от всего отказаться. Твоя беда была только твоей. Ты старался оградить меня. Ребята тоже хороши. Они все делали так, как хотел этого ты. Все думали, так будет лучше?

— Все, кроме Сергея?

Какую-то секунду они смотрят друг на друга. Николай замечает ее растерянность, и ему становится неловко за свои слова.

— Прости, я не хотел…

— Нет, отчего же, ты прав, кроме Сергея. Получилось иначе. Одно время мне даже подумалось, что ты не доверяешь мне. Мы перестали чувствовать друг друга, потеряли связь. И тогда появился Сергей. Он оказался рядом.

— Ну вот видишь, все достаточно банально. Виновато одиночество.

— Ты мне не веришь?

— Не знаю. Я просто не хочу вспоминать. Даже в памяти, видимо, существуют ситуации, которые не хочется переживать дважды.

— Я понимаю. Поверь, мне тоже тяжело.

Николай рассеянно кивнул.

— Возможно. Не понимаю только, зачем мы затеяли этот разговор. Чего ты хочешь. Сказать, что во всем виноват я?

— Я ничего не хочу.

Они не заметили, как прошли мимо Старых ворот и углубились в один из бесконечных переулков старого города.

— Да… да… не хочу. Я просто говорю, тогда, два года назад, ты мог, ты должен был быть откровеннее. Ты опытнее меня. Я была в отчаянии — натуральная истерика, когда ничего не понимаешь, ничего не чувствуешь. Живешь как в тумане. И люди кругом какие-то ласковые, слащавые. Сожалеют, высказывают опасения. С ума сойти можно.

По переулку брели одинокие прохожие. Было слышно, как во дворах напротив щелкает домино. По крыше сарая ходил парень и без конца повторял: «Митя, ну куда он делся, а Мить…»

Николаю почему-то стало грустно при виде этих приземистых домов с почерневшими створками окон, обязательными завалинками у ворот, запахом переспевших яблок. Доброе захолустье почти в самом центре города — удивительно.