Олег Ермаков - Голубиная книга анархиста

— Так в Канаду его портным взяли?

Борис Юрьевич махнул рукой.

— В него влюбилась по уши одна женщина, музыкантша из Питера, которой он по чьей-то просьбе то ли платье, то ли брюки с пиджаком шил… Мужицкую силу он так пока еще и не пропил. Длинный. Жилистый. Она первая укатила туда, а потом его вызвала. Он не хотел. Не очень-то эту женщину и любил. А потом случился приступ белки, показалось ему, что на дворе тысяча восемьсот двенадцатый год и надо бить французов, — отправился к французскому посольству, там его и повязали, упекли в дурку… как это?.. Кащенко.

Вася вздрогнул и начал бледнеть.

— Ну, тогда наш портной и решил рвануть за океан, авось там все переменится.

— Переменилось?

— Да, не пьет, в завязе полном. Открыл мастерскую, шьет канадцам меховые куртки, штаны, шапки.

— С тремором?

— С тремором. А заказчики всегда есть. Левша он и в Канаде Левша.

— Вот это анекдот.

— Почему? Правда. Придешь, Светка тебе его фотку покажет с эскимосами… Жалко его, конечно.

— Кого? — не понял Вася.

— Ну портного.

— Хыхы-хы, — просмеялся Вася. — Ему завидовать надо, а не…

— Завидовать? Да он же ее не любит!

— Кого?

— Ни Канаду, ни свою женщину.

— Да?.. Вот зараза… Тогда чего не возвращается?

— Того. Боится, что снова запьет.

— Ну и ну… проклятье… цирк какой-то, правда, — бормотал Вася, качая головой.

— Сам гляжу на нас и удивляюсь. Хоть бы и эти гибэдэдэшники. Срубили с меня штраф. Мы, говорят, все прекрасно понимаем, но вы нарушили правила, извольте заплатить. Как машины, ей-богу. Как будто роботизация всей страны состоялась. Ну или роботизация этих всех силовиков, судей, чиновников.

— Так Толстой о том и говорил! — воскликнул Вася, сверкая глазами.

— Как?

— Он тогда уже предвидел. Чингисханы с телеграфом — это и есть предупреждение, что явятся и настоящие роботы. Вот они и пришли, дерьмо, зараза.

— А, опять песня про анархию. Это ты зря. Напрасно. Перестань. Детские забавы. И злые. Вон, слышал как-то, питерские анархисты «Невский экспресс» подорвали?

— Брлехня, ребят за митинги против войны в Чечне повязали, — тут же ответил Вася. — Это Каленов и Зеленюк. Они черные копатели, да. Но не подрывники. Дело уже давно прекратили шить. Не извинившись, конечно. А чего? Ну, подержали чуть за жабры стальными когтями.

— А не подержишь — так и будут подрывать и подкапывать. Это хорошо, что, несмотря на выверты либералов там разных, у нас остается призыв в армию. Хорошо! Спесь-то с задротов надо сбивать. Пусть и стальными, как ты выразился, когтями. Такая власть нам и нужна, — убежденно сказал Борис Юрьевич.

Автомобиль свернул с шоссе и начал наматывать апрельскую грязь. Вася хотел возражать, но как-то запнулся, примолк, смотрел вокруг. В приоткрытые окна снова потекли трели жаворонков. Одного он увидел: тот взлетел вверх и повис, отчаянно работая жемчужными в солнце крыльями и журча, а потом резко сорвался и косо спикировал в жухлую траву.

— Хыхы, как Шива, — сказал Вася, лыбясь, щурясь на солнце.

— Мм?

— Жаворлонок, — пояснил Вася. — А смотришь: многорукий бог.

— Аа?.. Мм… — Борис Юрьевич улыбался, поглядывая в небо. — Точно.

Автомобиль въехал в обширную лужу, Борис Юрьевич сбросил скорость и медленно форсировал ее.

— Скоро сев начнем, — проговорил он. — Мне апрельские поля нравятся как-то по-особенному. Есть в них что-то такое… женское. Ты не деревенский?

— Нет.

— И я. А вот, видно, что-то такое теплилось, как говорится. Мне в школе особенно понравился почему-то Некрасов, его «Кому на Руси жить хорошо». Как вот отправились эти семеро мужиков искать счастья, ну то есть счастливого человека. Некрасов деревню знал и любил. У моей мамы был хороший голос, и как застолье, ее просили спеть. Мне больше всего нравилось, как она одну песенку пела: «Меж высоких хлебов». Знаешь? — И Борис Юрьевич, по виду, манерам и речи абсолютно городской человек, поскрипывая кожей куртки, запел приятным, чуть хрипловатым баритоном: «Меж высоких хлебов затерялося / Небогатое наше село. / Горе горькое по свету шлялося / И случайно на нас набрело». — Он замолчал и потом продолжил говорить: — И мне сказкой это казалось. Маленькие избенки, а хлеба огромные. И какой-то стрелок забрел туда. Да и застрелился. Сейчас мне даже этот стрелок нашим Эдиком представляется.

— Хыхых-хы, — засмеялся Вася.

Борис Юрьевич посмотрел на него.

— Напрасно смеешься. Парень ты, как видно, с головой. Вот и подумай. Я тебе скажу, но не для всех. У Эдика была попытка суицида.