Олег Ермаков - Голубиная книга анархиста

Окружающее как-то убаюкивало меня. Словно я попал в страну детских сказок — и где-то здесь свершал свои подвиги, например, кот в сапогах. Ну и, там, мушкетеры и так далее.

Вскоре мы въехали еще в одну деревню. Здесь снова были каменные дома, невысокие ограды, ухоженные лужайки, хвойные гигантские деревья, огромные дубы, каштаны, розы, гаражи. Слева небольшая церковка. И автомобиль причалил к серому внушительному дому с черепичной крышей. Точнее, к ограде перед ним. Это и был загородный дом Люков. Тут же появился старикан в широкополой шляпе, в толстой клетчатой рубашке, джинсах и жилетке, с шарфом на шее. Он приветствовал нас. Калерия Степановна познакомила нас. Это был Лоуп, садовник. Ручища у него оказалась огромной. Он провел для меня небольшую экскурсию. Дому было триста лет. Слева от него стоял дом поменьше, но с башенкой, двухэтажный. Там находилась студия. Время от времени здесь гостили художники. И сейчас жила художница из Италии.

Мы вошли в главный одноэтажный трехсотлетний дом. Он оказался очень обширен — большая кухня, гостиная зала с камином, множество комнат, два или три туалета, два душа. Над камином висел громадный крест. В гостиной стояли кресла, стулья, большой дубовый стол. Во всем была основательность. Стены украшали картины.

Мы сели на стулья. Калерия Степановна уже хлопотала на кухне. Она принесла нам по бокалу красного вина.

— А вам есть о чем поговорить, — сказал она. — Мсье Лоуп — ветеран Алжирской войны. — Она обратилась по-французски к садовнику.

Выцветшие глаза садовника с красной загорелой морщинистой шеей засветились, когда он снова взглянул на меня. Тогда я ничего не знал об этой войне. Из реплик Лоупа я понял, что это что-то вроде наших чеченских войн. Та же резня непримиримая. Мсье Лоуп неодобрительно отозвался и об афганской войне, и о чеченской. Я предположил, что опыт войны с партизанами Алжира выковал из него пацифиста, но ошибся. Мсье Лоуп продолжал считать большой глупостью то, что республика выпустила из рук политую французской кровью алжирскую землю, ведь колоны жили душа в душу с алжирцами, это был непередаваемый сплав культур — всем на пользу.

Меня это озадачило. Я попытался выяснить, что мсье известно о Чечне, но наша беседа была прервана приездом хозяев.

Садовник, переговорив с хозяевами, ушел.

Женщины принялись стряпать. К ним присоединилась тонкая смуглая черноволосая художница, итальянка Виттория. Удивительно, но уже к шести часам все было готово. Приезжали гости. Среди них — толстая светловолосая Патрисия в красном платье, в золотых украшениях, жена бывшего посла в Ливии или Ливане, кажется, уже и сама бывшая жена, женственный, коротко стриженный журналист, писатель из Австралии, у которого недавно в издательстве вышла книга, еще кто-то. Потом пожаловал и морщинистый невысокий мсье с седым коком, в перстнях, с цветастым платком на шее и в тонких очках. Это и был главный книжный эксперт. Пепен Габен. За столом много говорили, конечно, о России, о Горбачеве, перестройке, Ельцине, чеченской войне, хвалили Горбачева за объединение Германии и ругали Ельцина за новую войну, но и хвалили за свободу слова и терпимость. Я порядком устал отвечать за Россию, объяснять, что к чему, почему мэр Собчак столько говорит, но не хочет быть президентом, почему Егор Гайдар ушел из правительства, почему правительство смотрит сквозь пальцы на русский фашизм, что на самом деле происходит в Карабахе, в Таджикистане и так далее… Как будто я политолог или хотя бы журналист, а не скромный бизнесмен, оказавшийся уже и без бизнеса почти. Я был выжат. А Калерия Степановна с энтузиазмом переводила. И они все кайфовали, курили у зажженного камина, смеялись и говорили, говорили.

Наконец Галина поманила меня. И мы оказались в отдельной комнате. Вскоре туда пришел и мсье Пепен Габен с коком. Я достал книгу. Он включил дополнительно настольную лампу и бережно раскрыл ее. Его длинные пальцы с ухоженными ногтями нежно, но и цепко держали книгу. Он пролистнул всю книгу и под конец даже поднес ее к тонкому носу с родинкой у ноздри и понюхал. И наконец изрек что-то. Я взглянул на Галину.

— Мм?

— Это она, — коротко перевела Галина, миловидная женщина лет сорока, полноватая, синеглазая, с крутым лбом и каштановыми волосами. — В чем я и не сомневалась нисколько.

Галина сказала, что положит пока книгу в сейф, если я не возражаю. Она еще и в издательстве предлагала это, но тогда мне не захотелось расставаться с книгой. Хотя это и было рискованно. Да, мне почему-то хотелось еще продлить этот, так сказать, контакт… с одна тысяча семьсот девяностым годом, с заснеженным январем Санкт-Петербурга… А теперь я согласился… Как будто ухнул в прорубь или в пропасть. Все оборвал. Сжег мосты. Да и что? Ну, одним раритетом меньше, одним больше… Книги принадлежат всему человечеству. Толстой, вон, требовал бесплатно распространять книжные премудрости… Хотя здесь речь шла о деньгах. О больших деньгах. Мы вернулись в гостиную. Посиделки продолжались. Я давно хотел раскурить трубку, но почему-то стеснялся. И тут улучил момент и вышел на улицу.