Олег Ермаков - Голубиная книга анархиста

Заплутав, где же я оказался? В квартале, где происходил какой-то древний спектакль. Возле открытых дверей домов стояли женщины, зрелых лет и помоложе, белые, но все больше черные, стояли, подбоченясь, выпятив груди, обнажив бедра, с отрешенными, накрашенными лицами, напоминавшими какие-то маски «козлиных представлений», сиречь — трагедий.

Господь слишком зарядил нас. И вот по улицам медленно шли различные господа, туристы, скорее всего, и внимательно смотрели на женщин.

Причем как-то так вышло, что женщины эти все находились на одной стороне улицы, а зрители-мужики на другой. Некоторые мужчины останавливались и стояли, смотрели. Нужно было перейти дорогу. А вот на это пока никто не отваживался, все лишь приглядывались, как некие экскурсанты к экспонатам в музее.

Одна пышная мадам просто оголила грудь для вящего убеждения, хотя на дворе ведь осень, пусть и средиземноморская и атлантическая. И вдруг один высокий черный в элегантном костюме, с «дипломатом» в руке решительно пошел через дорогу и приблизился к белой женщине, остановился, заговорил.

Накрапывал дождик. Уже сияли фонари. По Сене проплывали корабли. Под серым небом четко вырисовывались чудовища собора Парижской Богоматери. Щебетали француженки, в клетках — на птичьем рынке неподалеку — птицы. На сырой набережной кантовались бродяги. Там и сям даже краснели их костерки. Но как только полицейские приближались, костерки гасли…

— Как?! — не удержалась от замечания Валя. — И там?

— Хых, а ты думала, что только вам можно? — весело спросил Вася. — Бомжи всюду. Пора бы уже создать такую ассоциацию. Бомжи всех стран, соединяйтесь.

Меня, конечно, заинтересовал птичий рынок. Жаль, что уже клетки убирали, увозили. Но я успел заметить там горлиц, овсянок, соловьев, канареек. И странных черноголовых щеглов: почти белые грудки, с розовыми и красноватыми вкраплениями, а головы черные. И еще… еще мне померещилось, что я узрел черноголовых бюльбюлей. Это красавцы в желтой перламутровой накидке с изумительно синими глазами.

— Как Фасечка? — тут же спросила Валя.

— А у Бюльбюль-оглы, певца, ведь черные, — сказал Вася.

Я мечтал их увидеть живьем еще раз. Однажды мне это удалось… И я не поверил тогда своим глазам: таких синих глаз не бывает у птиц. Наша встреча была внезапной, мгновенной, бюльбюль вылетел к арыку, у которого мы залегли, сел на ветку и посмотрел мне прямо в глаза… Я попытался поговорить с продавцом, пожилым мсье с седыми аккуратными усами, в серой кепке, красной куртке-жилетке. Но мы плохо понимали друг друга. Или у него было скверное настроение, не знаю. Или он спешил. Но всегда можно уделить пару минут? Он кашлял и сморкался. Недовольно смотрел на меня. Я просил показать клетку с птицами, тщетно булькал «бюльбюль, бюльбюль», — он не понимал, бормотал свое «Closed» по-английски. Но все-таки показал одну клетку, потом другую. Неужели мне показалось? Тут он сжалился, увидев, как я приуныл, и поманил меня в свою лавку. Глаза мои разбежались. Там были красные канарейки, соловьи, попугаи, гульд «шеке» с красными головками и зелеными накидками, королевские попугайные амадины, великолепные попугаи жако в пепельном, с пурпурными хвостами, и один из них тут же крикнул: «Bonjour mec!» Как потом я узнал, «мек» — мужик. Интересно, а женщины сюда не заглядывают, что ли? Или этот жако знает, кому и что говорить? Но моего бюльбюля здесь не было. Я снова побулькал. Торговец развел руками. Может, мне поблазнилось. Извинившись, то есть пробормотав по-французски «десоли» — это я сразу запомнил, мол, нету у меня соли, простите, я вышел.

В разрывах туч над Сеной горела голубая звезда — как глаз черноголового бюльбюля. И меня это настигло. Вдруг внезапно проснулась старая страсть. Глаз этот птичий над Сеной пробил меня. Почему я здесь? А не в лесах и парках? А если здесь, то почему не занимаюсь тем, чем и должен заниматься бёрдмэн? Это как всякая страсть, ну, допустим, филателия или нумизматика. Где-то я читал, что монеты пробивают свою жертву искоркой реверса.

— Как Снежная королева того паренька, — подсказал Вася, — уколола иголкой.

Слева высился освещенный фасад Парижской Богоматери с горгульями на закорках…

— Это хто? — с тихим ужасом прошептала Валя.

…химерами, фантастическими существами, полуптицами… Но и люди, бродившие внизу, представлялись какими-то странными… Ну, если вспомнить набухшие кровью хляби Чечни.

По Сене, похожей на леопардовую шкуру, плыли речные трамвайчики с иллюминацией, туристами. В Латинском квартале за Сеной, куда я снова попал, средневековые жонглеры бросали и ловили факела, изрыгали огонь, ходили на руках и ходулях, играли на флейтах. И отблески живого пламени на лицах, на каменных стенах точно были средневековыми. Я стоял, покуривая трубочку, и смотрел на акробатов. Париж, конечно, не был похож ни на один из виденных мною городов. Он был утонченно-суров. Не знаю, видели вы фрески Кносского дворца на Крите? Там игры с быком, потом… царь-жнец, — у акробатов и царя тонкие талии, хрупкие черты, длинные волосы, но во всем чувствуется ловкость и сила. Во всем облике Парижа и было что-то от критской цивилизации.