Юрий Нестеренко - Комбинат

— Да никто ж у вас никаких взяток не просит! Что вы прицепились к этим взяткам? Вас просят просто немного помочь милиции, и вам это ничего не будет стоить. У сержанта Дубинина, между прочим, на той неделе двойня родилась. При нынешней демографической ситуации это прямо подвиг.

— Да хоть четверня. Какое отношение это имеет к тому факту, что он не прибыл на вызов вовремя?

— А может, — прищурился Сысоев, — вы просто не хотите, чтобы мы доставили сюда гражданина Безрукова? Может, вы опасаетесь, что у него будут к вам встречные претензии? Скажем, по факту нанесения побоев, а? Слова ведь на такую публику обычно не действуют…

— Вы мне что — угрожаете? — усмехнулся Николай. Тут же он, впрочем, подумал, что недооценивать такую возможность не следует. Конечно, закон на его стороне, он действовал с целью пресечь преступление, а Петька получил лишь несколько царапин и, разумеется, никакое заявление по собственной инициативе писать не будет. Но если его «попросят» об этом в милиции, он напишет и подпишет что угодно. Другое дело — зачем это милиции? В качестве мести за отказ подписать фальшивый протокол, позволяющий поставить очередную «палку» в отчетность? Слишком уж ничтожный повод. Но если кому-то не нравится его интерес к комбинату или вообще сам факт появления известного столичного журналиста в здешнем болоте…

Все эти мысли мелькнули в его голове за несколько мгновений, пока Сысоев натягивал на лицо маску оскорбленной невинности.

— Ну что вы, Николай Анатольевич. Как может сотрудник милиции угрожать законопослушному гражданину? Так, просто рассуждаю вслух…

— И как законопослушный гражданин, задерживать которого у вас нет оснований, я намерен, наконец, вас покинуть. Если только вы не хотите сообщить что-нибудь интересное для моей газеты, — добавил он с умыслом.

— Хорошо, хорошо… — Сысоев снова взял ручку и принялся быстро писать на бланке протокола. Затем развернул лист к Селиванову и ткнул ручкой: — Вот здесь напишите «С моих слов записано верно», дата и подпись. Николай пробежал глазами текст, отражавший изложенную им версию событий, и расписался.

— Всего хорошего, — сказал он, поднимаясь.

— И вам, Николай Анатольевич. Берегите себя.

Лишь выйдя в темноту улицы, едва рассеиваемую светом лампы над милицейской дверью, Селиванов сообразил, что домой его никто не повезет. Ну ладно, здесь действительно идти минут десять, и дорогу он запомнил. Всего два поворота, причем, даже если он свернет не там, все равно должен оказаться на улице Ударников. Дождь не то чтобы полностью прекратился, но деградировал до уровня висящей в воздухе волглой мороси. Николай, тем не менее, надвинул капюшон и невольно огляделся по сторонам. Удивительное дело, но здесь, в двух шагах от официального оплота правопорядка и не в самый поздний еще час, он почувствовал себя на редкость неуютно, словно оказался глухой полночью в заброшенном городе-призраке. Погруженное во мрак здание за спиной, где, казалось бы, должна еще кипеть работа (светонепроницаемые шторы у них тут, что ли?), совершенно пустой милицейский двор, окаймленный невысоким забором, мусорными ящиками и, очевидно, служебными гаражами, одинокий «газик» — как видно, тот, что доставил его сюда — почему-то не загнанный внутрь и имевший совершенно безжизненный вид, словно он мокнет тут без движения уже который год… По другую сторону забора в некотором отдалении тянулась длинная пятиэтажка, на вид тоже совершенно мертвая, без единого огонька. У Николая даже возникло что-то вроде мгновенного провала в памяти: несколько секунд он не мог сообразить, какое сейчас время года. Этот холодный сырой мрак мог быть и бесснежной слякотной зимой, и неудавшимся летом… Затем он вспомнил, осень, сентябрь. Тряхнул головой, отгоняя наваждение, и зашагал прочь со двора.

Узкая улочка, на которую он вышел, тоже выглядела безжизненной — ни людей, ни машин — но в трех- и пятиэтажных домах слева и справа все же горели редкие окна. Их пробивающийся сквозь шторы свет, казалось, не рассеивал, а лишь подчеркивал темноту. Николай непроизвольно сунул руки в карманы куртки; в правом из них лежал шокер.

В какой-то момент ему послышалось, что звук его шагов раздвоился. И это определенно не было эхом — сырое плюх-плюх под ботинками и мокрая штукатурка пятиэтажек по сторонам вряд ли способны были породить заметное эхо. Нет, кто-то шел за ним следом, ступая в такт его торопливым шагам.

Ну и что, собственно? Еще один прохожий торопится домой, только и всего. Во всяком случае, едва ли это очередная шпана. Его не пытались ни догнать, ни окликнуть, и шедший позади, судя по звуку, был один. Тем не менее, на этой пустой и темной улице звук, на который днем Селиванов не обратил бы внимания, нервировал. В то же время оборачиваться и смотреть тоже не хотелось — вроде как показать свой страх перед преследователем и чуть ли не спровоцировать его на нападение… «да нет никакого преследователя, что за паранойя!» — сердито сказал себе Николай… а если нет, получалось вроде как неудобно перед незнакомым человеком… Скорей бы, что ли, поворот в сторону куда более оживленной, если судить по вчерашнему вечеру, улице Ударников! А может, сделать вид, что он завязывает шнурок (хотя его ботинки на липучках)? Николай мысленно выругал себя за недобитые интеллигентские комплексы, остановился и резко обернулся.