Юрий Нестеренко - Комбинат

Ответа по-прежнему не было. Николай посмотрел на экранчик и увидел, что связь прервалась.

Тем временем народ на остановке оживился — приближался автобус. Селиванов поспешил назад к остановке. Автобус с шипением открыл двери и выпустил четырех пассажиров. Едва дождавшись, пока они выйдут, толпа ломанулась на штурм (хотя ясно было, что мест в пустом автобусе хватит всем). Лежавшего не топтали, но перешагивали через него спокойно, словно через бревно.

Это был не тот автобус, на котором Николай уже ехал, хотя выглядел очень похоже — такой же замызганный, с оголенным от вечного перегрева двигателем (при взгляде на его вибрирующий при вращении шкив Селиванову вдруг представилась ассоциация: заросший седой щетиной старик с мешком за спиной, тяжело бегущий со вскрытой грудной клеткой, и между ребрами видно, как колотится нездоровое, в шрамах от предыдущих инфарктов сердце), и пахло в салоне не лучше. Кондуктор, само собой, тоже был другой, но тоже здоровый мужик вполне уголовного вида. Николай подошел к нему последним, рассчитывая, что у того скопилось уже достаточно мелких купюр для сдачи. Тем не менее, кондуктор недовольно проворчал, глядя на протянутую пятисотку: «Чо, крупнее не было?»

— Могу дать тысячу, — демонстративно серьезно ответил Николай.

— Ладно, умный выискался… — буркнул кондуктор и принялся столь же демонстративно отсчитывать сдачу десятками. Да, думал Николай, наблюдая за этим процессом, два самых страшных в России греха — быть умным и быть тем, кому больше всех надо. Удивительно, как страна с такими ценностными установками вообще сумела вылезти из каменного века…

Процесс отсчитывания сдачи занял целую остановку; автобус остановился, принял новых пассажиров и, лязгая изношенным карданом, пополз дальше, а амбал все перекладывал купюры. Вновь вошедшие принялись возмущаться, какого хрена он возится. «А вот тут у умника столичного нормальных денег нет», — довольно кивнул на Селиванова кондуктор, мигом переводя народный гнев в задуманное русло. «Он меньше тысячи с собой не носит.»

Николай хотел автоматически возразить, что дал ему пятьсот, но тут же решил, что оправдываться ниже его достоинства. Под громкие реплики про «зажравшихся» и «понаехавших» последние бумажки были, наконец, отсчитаны, и амбал торжественно вручил Селиванову истрепанную и разлохмаченную стопку, которую, конечно, решительно невозможно было запихать в бумажник.

— А билет? — поторопил его Николай, пихая пачку во внутренний карман.

— А зачем тебе билет? Ты за проезд уже оплатил.

Ну ясно — они на пару с водителем еще и прикарманивают половину выручки. А потом, конечно, возмущаются, что автобусы поломанные, а у финансируемой из того же муниципального бюджета «скорой» нет бензина…

Но втолковывать это кондуктору было, конечно, бессмысленно, и Николай избрал самый простой ответ:

— Для отчетности перед бухгалтерией. И кстати, мы на брудершафт не пили.

— Чо? — непонимающе уставился на него амбал, а затем все же нехотя протянул билет со словами «вот же жмотье московское…»

Николай отошел от него и пошел по проходу к передней двери, а в спину ему все неслись злобные реплики про «московских жлобов», причем уже не от кондуктора и даже не только от тех пассажиров, которых он невольно задержал — хотя, можно подумать, у них были какие-то другие дела в автобусе — а и от тех, что вошли у комбината раньше него.

Опустившись на еще остававшееся свободным одиночное сиденье в левом ряду, Селиванов подумал, что знает, что ответил бы ему кондуктор на его невысказанный аргумент. Не сейчас, конечно, когда он раздражен и желал публично «поставить на место» «понаехавшего» (Николай много раз слышал, как москвичи презрительно называют этим словом приезжих из провинции, но ему как-то не приходило в голову, что возможна и обратная ситуация), а если бы после работы не торопясь распил с ним на двоих бутылку, желательно еще и самим Николаем поставленную. Он сказал бы, что все, что прикарманивают он с водителем — это копейки. Начальство ворует во много раз больше. И это действительно так. Но на том-то и держится этот безвыходный пакт: «мы не мешаем вам воровать копейки, а вы не мешайте нам воровать миллионы». Однако такие материи для этого субъекта уже слишком сложны. Он сам не хотел бы, чтобы пришла честная власть, которая не позволит подворовывать и ему. В его представлении это прямой убыток. Этот воображаемый диалог представлялся Николаю столь живо, словно происходил в реальности: «Ну как ты не понимаешь, если никто не будет воровать, то ты честным путем будешь зарабатывать больше, чем сейчас воруешь! — Да ты чо, дурной? Где это видано, чтобы в России никто не воровал?» А если он и впрямь прошел зону, то, небось, еще и гордится тем, что сумел завязать и теперь «честно» работает…