Роберт Ибатуллин - Демаскировка

Лакей впустил его в холодную полутёмную комнату, принялся разжигать камин, и Гренцлин заставил себя отвлечься. Выбросить её из головы. И, кстати, переодеться к завтраку. Когда в камине затрещали дрова, и лакей удалился, Гренцлин раскрыл саквояж и стал выкладывать чистую одежду на кровать. Переодевшись, он выкинул за дверь пыльные ботфорты и пропахшие лошадью дорожные штаны. Подошёл к ростовому зеркалу.

В мутной амальгаме отразился худощавый юноша с туго затянутыми в косицу русыми волосами, в долгополом сером сюртуке поверх голубого камзола и сорочки с кружевным галстуком, в серых кюлотах, застёгнутых на пуговицы ниже колен, в белых чулках и чёрных башмаках с латунными пряжками. Скромный, аккуратный молодой чиновник. Гренцлин впервые смутно ощутил, что в его облике чего-то не хватает — какой-то яркой черты, интересной детали? Хоть какого-то намёка на характер? Он развязал бант на косице, тряхнул головой, рассыпав волосы по плечам в романтическом беспорядке — да, стало лучше… Господи, как он может занимать себя такой чепухой! О деле, думать о деле!

Связано ли убийство в Летней башне и история Севенны? С ней что-то сделали, но кто — алмеханики? Арродисты? Кому могло понадобиться стереть её память? Или нечто извлечь из памяти? Что такого опасного или ценного она знала? Может быть, Арродес и его спутник шли именно к ней? Нет смысла гадать. Он не знает пока ничего достоверного. Но он выяснит.

В дверь осторожно постучали.

— Их милости изволят звать к завтраку, сударь, — сказал пожилой лакей.

— Да, сейчас. — Гренцлин ещё раз глянул в зеркало и зачем-то поправил галстук.

Стены столовой были по моде двадцатилетней давности затянуты жёлтым штофом, украшены оленьими рогами и разжигающими аппетит натюрмортами. Горел камин. Солнце ярко светило в окно. Барон и баронесса сидели друг против друга за небольшим столом, накрытым на три куверта. Севенна встретила взгляд Гренцлина всё той же милой, ничего не значащей улыбкой, и его будто пронзило тупой иглой безнадёжности. Как она нежна, как прекрасна! Как загадочно её прошлое! И ясно как день, что она никогда не будет с ним ближе, чем сейчас, никогда.

Перед Гренцлином поставили фарфоровую салатницу из гербового сервиза. Он взялся за вилку, но немедленно забыл про еду, когда Севенна спросила:

— Вы уже раскрыли это убийство, господин Гренцлин?

— Убийство? — Он положил вилку. — О да, ваша милость, здесь нет ничего сложного. Арродес и его сообщник повздорили, подрались, убили друг друга. Непонятно, правда, почему. И ещё непонятно другое… — Голубые глаза баронессы глядели на него с таким интересом, с таким всепоглощающим детским любопытством, что он с трудом заставил себя остановиться. — Но простите, ваша милость, я не могу разглашать все подробности.

— Почему же его преследовала эта машина? До нас доходят разные слухи. Одни говорят, что он убил какую-то женщину, другие — что это месть короля…

Барон тоже смотрел на Гренцлина пристально.

— В этом деле много неясного, — сказал инвестигатор. (Пересказывать всерьёз официальную версию об убийстве значило бы оскорбить хозяев. Но неприлично было бы и повторять грязные сплетни о покойной королеве-матери). — Вероятнее всего, его величество счёл Арродеса опасным для государства. Имея основания полагать, что тайные арродисты пробрались на высокие должности в судах и полиции, его величество личным ордонансом приговорил Арродеса к смертной казни посредством автоката. — Гренцлин всё-таки вспомнил, что голоден, и отправил в рот артишок.

— Но ведь Арродеса убила не машина, — сказала Севенна. — Вы сказали, что его убил сообщник. Значит, казнь не совершилась?

Гренцлин вздохнул. Баронесса слушала слишком внимательно и пришла к выводу, который ей лучше было бы не знать. Он, конечно, мог — и должен был — соврать, но глаза Севенны были такими ясными, такими чистыми…

— Автокат просто не успел, — ответил он полуправдой. — Арродеса убили чуть раньше, всего на пару минут. Кстати, — обратился Гренцлин к барону, — рекомендую вашей милости распорядиться доставить в замок машину и оба трупа для более детального осмотра…

— Уже приказал, — ответил Морбонд. — Но возвращаясь к Арродесу: как ему вообще удалось сбежать? Ведь эти машины бегают быстро как ветер, и они чуют запах человека лучше собаки-ищейки… Как?

Лакей неслышно убрал пустую салатницу и поставил перед Гренцлином тарелку с запечённой уткой.

— Я пока не знаю ответа, ваша милость. Это могут знать алмеханики, писавшие её прескрипт. И, возможно, его величество — если это входило в высочайший замысел.