Надежда Кожевникова - После праздника

Наталья п р о п а д а л а. Она пропадала на Вериных глазах уже не раз, и хотя причина находилась, и обида конкретная, и ситуация, Вера уже знала: сама Наталья все и спровоцировала, будто ждала, желала, чтобы стало ей плохо. Какая-то прямо болезнь, ненормальность все оборачивать себе во вред.

Наталья полулежала на тахте, а Вера совала ей поднос с бутербродами, кофе, не обращая внимания на Натальины: «Спасибо, не надо, не хочется». В кухне раковина была завалена грязной посудой, цветок чах на подоконнике в закаменевшей земле, занавеска провисла, петли с крючков соскочили, и Наталья лежала в постели, явно давно не убираемой. «Как только еще с работы ее не выгнали…» — думала Вера, перетряхивая, вытирая, моя. В кухню вошел девятилетний Натальин сын. «Ты обедал?» — Вера спросила. Он покачал головой.

Веру распирало от негодований. Выслушивала слабые Натальины жалобы, силясь не взорваться. Сочувствия? Да нисколько! Вот выволокла бы из-под мятых простыней, заставила бы… да просто бы избила. «Все твои слезы не стоят и гроша! Вон сын у тебя голодный, слышишь?»

Но сознавала втайне, что ничем Наталью не пронять. И вся ярость бессильна против этого вялого, упорствующего сопротивления, нелепой «наоборотности», тогда как все так просто — встать, умыться, убрать квартиру, дальше жить.

Однажды не удержалась, встряхнула за плечи:

— Я понимаю! Понимаю твою мать! — выкрикнула хрипло, сама испугавшись своего, будто чужого голоса. — Понимаю!

И тут словно прорвало. Вера Наталье все припомнила. Бунт ее, Натальин, нелепый, поведение, возмущавшее всех вокруг, измывательства над собственной матерью — Вера так и сказала — «измывательства».

— И с чего ты взяла, что тебе все сойдет? Ты что, какая-то особенная? И вот получила, вот…

Себя-то Вера не видела, не представляла, как выглядит со стороны и как могли бы восприниматься ее «заклинания» в обстановке, где бедой пахло, где, пусть не праведная, но томилась душа. Мстительное торжество? Если бы Вере намекнули, что так тоже можно ее слова истолковать, она бы и не поверила, сочла это наговором. Искренне, совершенно искренне она желала и с п р а в л е н и я Натальи, перехода ее к нормальному сбалансированному существованию, ну а метод выбрала и наиболее традиционный: за провинность надо бить. Битье п о л е з н о, хотя, разумеется, не для всех. Но для Натальи — да. То-то и плохо, что били мало, а теперь это на нее, на Веру, возлагается — вдарить так, чтобы проняло.

И себя не жалела. Закололо в груди. Вот чего стоила ей Наталья, ее срывы, «романтизм» слюнявый, бабья «лирика».

— Одиночества страшишься? — продолжала Вера. — Па-а-ни-маю! — протянула по всем гласным насмешливо. — И все делаешь, чтобы поскорее оно пришло. Все вытопчешь, одна пустыня останется. И мужа потеряешь, и сына.

А разве она, Вера, была неправа? Права, и в правоте своей беспощадна. Какая тупая недальновидность — рассчитывать запугиваниями вдохнуть в человека силы.

Хотя она и заманчивое пыталась внушить Наталье, на свой, правда, лад.

— Ты попробуй, — убеждала, — это просто, надо только начать, и выработается определенный ритм. Обязательства, когда их вовремя выполняешь, куда большее удовлетворение, радость приносят, чем отлынивание, невыполненное, недоделанное. Висит, тянет грузом, и места себе не находишь…

— Я нахожу! — с улыбкой слабой вставила Наталья.

— Глупости, — Вера от нее отмахнулась. — Все твоя слабость. В чем не надо, так у тебя бешеная прыть, а только касается серьезного, у тебя, видите ли, опускаются руки.

— Ты совершенно права. Для себя я ничего не умею, в том смысле, чтобы было хорошо, удобно. Для меня удобства — капкан. Когда все налажено, изо дня в день одно и то же, я просто занемогаю, живого проблеска не вижу, не чувствую. — Помолчала. — Вообще, бессмысленно говорить, мы ведь совсем о разном…

Но Вера не сдавалась. Так не бывает, думала, чтобы х о р о ш е е могло для кого-то обернуться дурным. Существуют общие, пригодные для всех показатели благополучия, хотя и далекие, возможно, от понимания счастья, но все равно надо стремиться их достигнуть, преодолевать преграды, трудные периоды, но в этом отвага, доблесть — выстоять, несмотря ни на что. А хворь, муть, растерянность со всеми бывает. И со мной.

Она вздыхала — «и со мной». Мелькнула мысль поделиться своими горестями с Натальей, но заглохла: нечего рассредоточиваться. Дело сейчас не в ней. Наталью следует собрать, завинтить разболтанные шарниры — и покрепче.