Надежда Хвощинская: После потопа

Это случилось несколько лет назад.

Был конец мая, день тихий, светлый, без одного облачка; весенняя сырость уж не чувствовалась, но солнце еще не успело накалить мостовую и гранит набережной. Строения и река окрашивались каким-то особенно нежным розово-голубым цветом; воздух, казалось, дышал, все будто таяло, мягко, прозрачно, без резких теней, без ярких отблесков; только на куполе Исаакия светился его постоянный кружок золотых точек, будто венок из звезд. Вверх по реке уплывала большая лодка, нагруженная цветами и деревьями в кадках: перевозили с выставки или уезжали дачники; зелень, темным столбом, не колыхаясь, отражалась в воде; только бежали белые полоски от весел.

День был не праздничный, но даже люди занятые, трудовые, спешащие и те замедляли шаги, приостанавливались отдохнуть, поглядеть кругом. На набережной и на бульваре, где уж оделись деревья, было много гуляющих. Все смотрело весело.

На тротуаре, на углу набережной и площади, собралось больше десятка человек; между ними были полицейские; недалеко стояли дрожки, карета. Там ждали. Ждали очень долго; утро проходило, становилось жарко. Любопытные, которые присоединялись к ожидающим, уходили, соскучившись. Гуляющие разошлись. Река потемнела в полдневном блеске, даль туманилась.

Те, что оставались на тротуаре, ждали упорно. Это была странно молчаливая толпа. Там были, конечно, и знакомые, но и они не разговаривали между собою, разве как-нибудь коротко, односложно; чаще всего слышался вопрос: "Который час?" — и то вполголоса, осторожно. В кружке была женщина. Никто не рассмотрел, стара она или молода, никому не приходило на мысль вглядываться в лица своих товарищей… Их можно было назвать товарищами. Никто не обращал внимания на эту женщину, но она не сторонилась от всех, смущенная; усталая. Она рискнула подойти к полицейскому, стоявшему на крыльце у двери.

— Скажите, скоро ли…

— Чего?

— Кончится… Там?

— Нам неизвестно, — отвечал он, отвертываясь.

— Нельзя ли мне…

— Пускать не велено.

— Я очень устала, — сказала она, сдерживаясь до того, что почти смеялась.

— А, устали, напрасно приходили… У вас кто там?

— Брат.

— Дома бы дожидались, что вам бог пошлет.

— Позвольте мне войти хоть в сени. Я на минуту присяду… Я спрячусь… я сейчас уйду, только что вы прикажете…

— Нельзя, сударыня, извольте отойти, — прервал он, отсторонив ее.

Она отбросилась от подъезда, потянула свой вуаль и разорвала его; мелькнуло лицо в красных пятнах, выплаканные, выгорелые глаза. Оступаясь, она сошла с тротуара, перешла к набережной, прислонилась и осталась неподвижна. В свете вырезалась ее темная фигура в длинном запыленном платье. На нее оглянулись другие ожидающие; отходя, она как будто дала им минуту нового занятия, поразнообразила общее напряженное состояние. Но только на минуту. Все глаза обратились опять к подъезду, к запертым дверям…

— О господи, скоро ли? — проговорил старенький господин, в плотно застегнутом старом пальто, пожимаясь от дрожи и приподнимая фуражку, чтоб освежить голову. — Братец, который час?

— Третьего сорок… сорок две минуты, — отвечал другой господин, стоявший подле, тоже немолодой, похожий с братом, но щеголеватый, добрый и веселый, — третьего сорок две. Поздненько. У Лизаветы Николаевны пирог, пожалуй, простынет, а то, еще хуже, пересидит, если вынуть не догадались.

Он засмеялся.

— Как вы это можете, братец…

— Да что ж, батюшка, помилуй, что ж такое? Ведь если бы мы вот как эти…

Он кивнул на других.

— Если б нам приходилось ждать-гадать, что будет, беспокоиться, передумывать, дело другое… А мы себе, слава богу, заранее знаем…

— Потише…

— Я и то тихо! — возразил господин и опять засмеялся.

На него оглядывались.

— Ну вот, рассердились, что я не плачу, — продолжал он громко. — Что ж, когда у меня характер такой решительный. Два племянника у меня там, и рискую я, что вот, может быть, в эту самую минуту…

— О, бог с вами, — прервал старик.

— Что же? Все мы ждем, и, уж конечно, многие из нас того дождутся, чего не желают. Воля божия. Ты, конечно, отец, да что же делать. Прежде бы думал, удержал бы… А теперь хоть на сердце кошки, но что ж слезную комедию представлять…

— Однако, знаете что… довольно! — сказал, подходя, молодой человек.

— Всякий волен выражать свое мнение, милостивый государь, — возразил плотный господин. — Вам, может быть, мое не нравится. Ну-с, а мне могут не нравиться ваши или тех, что там у вас есть… без сомнения, близкие вам люди. Я — других правил. Я решителен и справедлив. У меня там два племянника. Вот его, брата моего, сыновья. Единственная опора семейства-с. Мать — слабая, да, видите, и родитель не особенно здоровый человек. Но я говорю, что ж такое? Если заслужили…