Надежда Кожевникова - После праздника

Но очень бы еще хотелось вызнать впечатление Натальи, как-то она нашла Веру? Хотелось, если честно, удивления, вздохов: как же это ты, мол, сумела? Молодец!

Имелись основания ожидать такой именно реакции. За прошедшие в обоюдном неведении годы Вера, помимо успехов профессиональных, сумела установить тот свой внешний облик, что наиболее ей соответствовал и был достигнут при, говоря объективно, не самых блестящих данных. С ее ростом, коренастостью добиться впечатления стройности стоило усилий. Не обладая шевелюрой, она, можно сказать, сыграла ва-банк, остригшись настолько, что лишь коротенькая челка лоб прикрывала. Стиль такой отлично к ней приладился, а уж чего это стоило, знала только она: диеты, бассейн, лыжи, причем лесные красоты проскакивали незамеченными, а радовал сам п р о ц е с с усилий, преодолений, жаркий пот под фуфайкой — сгонялся вес.

Образ жизни? Уж за него Вера полностью отвечала: размеренность, четкость, отрицание решительное всего вредоносного, каковы бы ни рисовались соблазны. Кстати, может быть, иной раз Вера и позволила бы себе что-нибудь, если бы не пример — Натальин пример не засел бы в ней так прочно. Да-да, и в прошедшем до их встречи промежутке Наталья не исчезала из Вериного сознания.

А теперь, пожалуйста, результаты. Вера стояла перед Натальей, почти во всем уверенная, ничем почти не возмутимая, спрашивала, отвечала…

Наталья изменилась. У нее набрякли подглазия, рот сжался, увял, и это подтверждало, что живет она, как жила, ловит праздники и длит их сколько возможно, сколько хватает сил, но силы уже не те, не тот возраст, и праздники обрываются еще резче, задолго до того, как она успевает ими насладиться. К тоске в ее взгляде прибавилась особенная такая неутоленность, жалкая, постыдная, которую она и сама, кажется, в себе распознала и пыталась стереть улыбкой.

Улыбка тоже выходила жалкой. Вера опустила глаза: ей расхотелось торжествовать. Какая-то, верно, все же тянулась ниточка между ней и Натальей, помимо далеких воспоминаний, — нечто, что принудило Веру как бы невольно запротестовать, крикнуть кому-то с возмущением мысленно: ну зачем уж так, за что?

Это был, пусть мгновенный, порыв родственного, сестринского чувства к той, другой женщине, девочке с темными волосами, сидящей в кресле с книгой. Вера вздернула голову, обернулась, и Наталья отозвалась на ее движение. Шепнула, решив, что Вера мужем ее, в стороне ждущим, заинтересовалась: «Леша хороший, добрый и любит меня, только…»

Договорить не успела. Леша, подумав, вероятно, что их беседа закончена, шагнул к ним.

Даже не объяснишь, зачем, с какой надобностью Вера поехала и не раз еще приезжала в Измайловскую двухкомнатную Натальину квартиру. Ей было неловко, казалось, что явилась она не вовремя, но уже и не уйдешь так просто, засасывало, затягивало. Наталья жаловалась, не стесняясь Вериным присутствием, продолжала с мужем отношения выяснять. Муж, Леша, сдерживался, натянуто улыбался, пытаясь как-то смягчить ситуацию, избежать явного неприличия, но Наталья уничтожала, р а з о б л а ч а л а эти его попытки.

— Нет, ты не увиливай, прямо ответь! — требовала все более агрессивным тоном.

Получалось, как западня. Снова Вера оказывалась свидетельницей семейных распрей. Но не могли же они длиться всегда, никакого здоровья бы не хватило.

Да и не обнаруживалось, со стороны по крайней мере, серьезных оснований для разногласий. Леша, если опять же судить по его реакции, потерянности, любил, оттого и страдал. Наталья придиралась, цеплялась к пустякам, по мелочи, но временами и при ее скандальности догадка проскальзывала: может, и тут любовь? Оба же, и Леша, и Наталья, в помощь призывали своего сына, который явно уже к такой роли привык.

Вера, окунувшись в очередной раз в эти свары, ощущала себя, естественно, по-идиотски, злилась на Наталью, ее опять заманившую, но вместе с тем какую-то видела во всем этом и загадочность. Как, Наталья… это Наталья? Длинные ее пальцы, шея, тоска во взоре, изысканный слог — и визг, базарные вскрики. Бесстыдство, наглая забывчивость, что рядом, вокруг существуют люди и слышат, видят…

Вдруг вспомнилось: вопли из соседней квартиры. «Наталья!» — кричала ее мать. А из-за чего, что тогда бывало причиной гнева, ярости? Да смешно даже… Мать Натальина кричала: «Допей сейчас же морковный сок!» Или: «Не смей сидеть под открытой форточкой!» Или: «Ах, ты снова выскочила без шапки!»

Теперь Наталья кричала мужу: «Ты обещал вернуться в половине восьмого, я ждала, волновалась, не мог, что ли, позвонить?» Вере же хотелось выскользнуть незаметно в переднюю, схватить с вешалки пальто — и бегом, прочь из этого дома, где люди бешеными, злодейскими голосами кричали прямо противоположное тому, что чувствовали. Правда, еще более диким бы оказалось, если бы с теми же выражениями лиц, тем же тоном выкрикивали бы они: я тебя люблю! Люб-лю-ю!