Тимур Пулатов - Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

А сколько волнения на улице в те дни, когда готовится веселье или свадьба, слышно всюду: «Приглашена Олия, вы слышали — танцевать будет Олия» — имя произносится с благоговением и взрослыми и мальчиками из крута Душана, говорят о ее знаменитых, шириной в четыре пальца, рубиновых браслетах, которые надевает Олия на руки и на ноги: «каждый стоит миллион — подарок любовников» — они позванивают при малейшем движении ее красивого тела.

Те, кто не сумел попасть во двор свадьбы, лезут на деревья посмотреть на танец Олии, стоят, восторженные, на крышах, а когда веселье кончается, об этом вечере говорят еще долго: «Нет, не так было: сначала учитель Камол в пьяном веселье бросил к ее ногам сторублевую бумажку: кто больше? И тогда шофер Нуриддин–девона [8] Девона — одержимый. — вот кто мужчина! — бросил сразу три сторублевки, хотел еще, но жена его вовремя оттащила…»

Это какое–то сумасшествие с деньгами, брошенными к ногам танцовщицы; мальчики Нуриддина ходят героями, глядя с укором на Амона и Душана, отец которых — скромный врач, хотя и ученый — знаток неизвестного ранее бухарцам языка — французского, — не участвует вместе с другими мужчинами улицы в гульбе на широкую ногу.

— Красота ослепляет, и люди, оглупев, бросают деньги, — пояснила бабушка. — В мои годы к ногам танцовщиц бросали ключи от целых поместий — варвары и язычники!

Но таких дней развлечений, сборищ, после которых вся улица говорила бы и спорила, было мало, люди собирались еще раз или два — весной, в «дни молодого ветра», и осенью, в «проводы ветра», чтобы пускать змеев.

В небе плыли сотни змеев разных цветов, с тремя углами, шестиугольные, шевеля хвостами и радуя мальчиков, чьи змеи улетали выше всех. Должно быть, оттого, что сама эта игра была связана со встречей и проводами ветра, с созерцанием облаков и неба, с пением змеев, с таинственными высотами, куда уплывали змеи, — в ней не было той суетливости, духа соперничества, как во время танца Олии; все, кто стоял на крышах, пуская змеев, были вежливы и деликатны, и, если случалось, что змей, привязанный на ночь за ветку дерева, чтобы своим пением усыплять двор, срывался и улетал в высоты, огорченному дарили соседи своих змеев, ибо считалось, что, если не все встретят и проводят ветер, лето будет засушливое.

Почему красота танцовщицы Олии делает человека бездумным и низким, а красота летящих змеев, облаков и ветра — душевным и участливым? Бабушка бьет его по плечу: «Не думай так много, ведь человек, который уходит в себя, — слепнет рано или же глохнет. Глаз должен видеть, а ухо слышать…»

— Ты ведь сама говорила, что бывают люди с поставленными вовнутрь зрачками. Прозорливые…

Кто эти, с внутренним зрением и слухом? Может, они тоже чувствуют медленное превращение? Слушая недавно, как отец читал матери медицинскую книгу, где рассказывалось о людях с обезьяньей лапой, слоновой ногой, лежащих в позе легавой собаки, Душан подумал, что вот подтверждение бабушкиных рассказов о превращениях — волка в царевича, плутоватого торговца в черепаху — и ученых объяснений мамы: «А человек кем был раньше?» — «Обезьяной».

Наверное, больные с обезьяньей лапой или слоновой ногой — это те, кто медленно превращается в другие существа с такой же удивительной и красивой формой, как человеческая форма — в собако–птицу, человеко–обезьяну, женщину–богомола.

«Заблудился мальчик и уснул под деревом, увидела женщина–богомол, какой он красивый, покачалась над ним, покланялась, затем осторожно взяла его, спящего, и унесла к себе в зеленый домик…»

В эту последнюю весну перед школой Душана приняли к себе в компанию учащиеся, местом встреч которых был пустырь, почему–то называемый русским словом «полянка». «Аз полянка дур нарав» [9] Не ходи дальше полянки (тадж.). , «Полянкадаги тут кук, аччик» [10] Тутовые ягоды на полянке синие, кислые (узб.). . Раньше казалось Душану, что на узбекском говорят только в деревне, откуда приезжает дедушка, или что живут в городе несколько таких узбеков, как отец, которых привезли издалека, чтобы выдать за них болезненных дочерей для здорового рода — как сделал покойный дед–судья. Но здесь, в компании учащихся, были и узбекские мальчики, приходящие на пустырь из соседнего квартала, и, если случалось, что какой–нибудь таджикский мальчик, повздорив из–за пустяка, называл узбеков обидным словом «пришелец», узбекские мальчики, для того чтобы подчеркнуть свое достоинство, показывали на Душана, говоря, что самый смышленый и спокойный из всех — узбек.