Тимур Пулатов - Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

Может быть, тени живут и после того, как не станет их хозяина, и бабушка думает, что когда–нибудь потом тень ее, прилетевшая с улицы, встретится с тенью матери, пробегающей по двору, и они поговорят о том, как живут, все ли в порядке, послушны ли дети, а мама, ничего не знающая о беседе теней, почувствует что–то грустное и вспомнит бабушку…

Лежа в прохладе этой комнаты, где совершалось таинство жизни и смерти, он думал над тем, что сказала женщина, которую на улице прозвали мальчики «богомолом» за то, что ходила она неизменно в зеленом, осторожно ступая по пыли, — что–то необычное было в ее походке: ступив шаг, она в такт себе легко кланялась.

«Жаль, ты не мой брат, я бы тебя очень любила» — можно было теперь, услышав, как мать назвала отца братом, понять не только как знак ласки. «Она хочет иметь меня мужем» — эта странная и такая поначалу неправдоподобная мысль волновала его все больше, ибо к ощущению облика женщины–богомола примешивалась и жалость.

Он слышал, как женщины ругают ее, упрекают ею своих мужей: «Тогда убирайся к той, что живет в мансарде! Она принимает всех!» Видел он, как вслед ей шепчутся, глядя неодобрительно, а она в самых пыльных местах улицы снимает сандалии и идет босая через пустырь за домом к себе на второй этаж в мансарду, — Душан бежит на крышу и оттуда следит за ней до тех пор, пока мальчики на пустыре не пропоют ей свою песню и не скроется богомол в своем домике.

Все это — ощущение странного облика женщины–богомола, песни, которую ей вслед пели всегда мальчики, вместе с игрой теней на потолке летней комнаты, разгаданным смыслом тайных имен, ночным шепотом родителей — наполняло его впечатлительную душу, мир, который более всего нуждается в защитной дымке иллюзии и тайны. По вкусам, пристрастиям бабушки, мамы, отца и Амона, по тому, как ведут они себя и что их заботит, он смутно догадывался, что, должно быть, действительно, кроме того мира, что вокруг, каждый носит в себе и свой мир и, как объяснила бабушка, «душа, она как медоносная пчела, собирающая пыльцу с тысяч цветов для капли меда…».

Не надо ли это понимать так: быть лживым, злым, подлым — значит никогда не успокоить медоносную пчелу и что только правдивые и кроткие, чья душа светла и спокойна, могут выдержать ветер, дождь и мглу, все, что приносит тоску и боль, и не благодаря ли их зову утро все же наступает после каждой ночи? Так, тревожась, прося бабушку пояснить, пробирался он к пониманию того, что беспокоило из увиденного и услышанного, и как удивился он, когда узнал, что мир бабушки был таким же странным и чарующим, как и его собственный.

— Ничего не понимаю, что делается вокруг, — часто жаловалась бабушка. — Все куда–то уходит, ускользает. Оказывается, можно жить со всеми, разговаривать, улыбаться, но на самом деле быть совсем в другом времени. Значит, не я улыбаюсь и киваю из другого времени, а моя тень? Ведь еще вчера мы верили, что стоит свернуть за угол дома — встретишь говорящую черепаху или кота, несущего трость своего господина… И было привычно все это, хорошо. Сейчас все просто, всему есть объяснение, но простота эта запутывает и усложняет. Вчера Амон рассказывал о каких–то камнях на луне…

Странно, что не все живут плотно и дружно в одном времени, время похоже на луч, который, попадая началом в стекло, отражаясь, тянется, и в разных местах его длины, ухватившись, барахтаются ошеломленная бабушка и «научный мальчик» Амон, а мир вокруг, над которым висит разнородное время (как сказочное существо с лицом старухи, грудью девушки и ногами младенца, которое приговаривает: «Когда вырастут мои ноги, вот будет веселье, сварю их в котле и угощу любовника…»), тоже делится на возрасты, и не потому ли каждому близок тот мир, который знаешь и чувствуешь, где переживаешь в одиночестве слова женщины–богомола фантазии, страхи, тайные желания? И не потому ли бабушка не может уже бодрствовать всю длину дня, в полдень, в самые жаркие часы, она засыпает в летней комнате рядом с Душаном, разглядывающим тени на потолке, — засыпает тихо и неожиданно, на полуслове. Душан же теперь не спит днем, если мама свободна, забежит она к нему, чтобы позаниматься числами и буквами — готовит мальчика в школу, — но Душан ленится, зевает, ему душно, а когда мать, рассердившись, уходит, думает: отчего не может запомнить эти числа, ведь все же говорят, какой он сообразительный?