Владимир Алексеев - Пьяное лето [сборник]

…Итак, я уже говорил, что день был ясный и чистый, когда мы вышли, и легкая дымка покрыла низины и распадки, и зеленые подножья были так чисты и прекрасны, что можно было заметить на этом зеленом фоне цветущие красные маки. Взгляд на зеленые подножья гор с цветущими маками утром ясным и прохладным породил во мне воспоминания о моем деревенском утре, о моем деревенском детстве, о том, как мы, дети, бежали по росистой проселочной дороге, а по сторонам были какие-то кусты, какие-то высокие травы, и кое-где попадались эти самые красные маки, росшие по самому краю поля чистого льна…

Вообще, после того, как я уже не раз побывал в горах и даже постоял, хотя и не на высоких, но все же на кой-каких горных вершинах, я должен признаться, что ничего лучше той среднерусской равнины, виденной мною в детстве, с ее холмами и пригорками, с ее проселочными дорогами и большаками, на которых всегда как-то отдаленно и приятно гудят машины, для меня не было и не может быть.

И теперь, когда я закрываю глаза, я вижу эту картину: деревенские босоногие дети, бегущие по утренней дороге; их светлые, выгоревшие на солнце головки; а там, вдали, сосновые боры и березовые рощи, а где-то рядом протекает река, а над рекой стоит дымка-туман и тут же на берегу притулилась маленькая деревушка..

Туман, река и деревушка… Это я сейчас не могу представить себе лучше картины, а тогда я мечтал о горах, о горных вершинах. Тогда я мечтал, чтобы у моих ног ходили туманы и курчавились облака, те самые облака, которые я встретил однажды в горах Таймыра, когда заблудился в тумане, и когда вместо того, чтобы обойти гору, полез наверх, задыхаясь от усталости, весь в поту и в отчаянии, готовый вот-вот закричать: «Помогите!»

…Да, иногда я спрашиваю себя: «Почему вплоть до середины моего жизненного пути мне так хотелось подняться в горы, покорить горные вершины, попирать ногами последний перед небом камень и, глядя на горизонт, перед которым расположились многочисленные цепи и вершины гор, гордо стоять и смотреть вдаль, иногда в защитного цвета очках, а иногда и просто так; ну и, разумеется, в штормовке?»

Что это – желание властвовать? Гордыня? Тщеславие? Нет – это была скорее мечта о какой-то необыкновенно прекрасной жизни, которой нет и не может быть в долине. Тем более, что я не знал определенного закона, я не знал тогда вот чего: что толку – поднимайся или не поднимайся в горы, – если ты не рожден для гор, ты все равно останешься жителем долины, тебе все равно не понять жизнь гор…

И теперь я часто спрашиваю себя: «Зачем, зачем мне надо было покидать эту самую деревенскую жизнь с ее постоянной, трудной, но приятной суетой, с ее речкой, лесом, полем, звездами, с ее тихими просторами и милыми моему сердцу проселочными дорогами? Почему поселились во мне мечты о возвышенных пространствах и иных далях, к которым, потеряв покой, я стал стремиться? И отчего волею судьбы (а во всем этом виновато нынешнее, потерявшее вечные законы жизни, время) я оторвался от земли и был вырван из родных мест с еще не совсем разрушенной церковью на зеленом берегу и с молодой береговой рощицей, весело сбегающей к реке, и с серой чистотой потемневших бревен и досок, из которых и состояла моя деревня?

…И вот – горы… И вот на тебе – горные вершины…»

Разумеется, из всех видимых нами гор, что раскинулись перед нами, мы выбрали самую высокую, самую красивую и веселую. Это ее веселье было еще в прошлом веке описано не одним путешественником. Все они особенно отмечали ее жизнерадостную веселость и постоянную способность если и не улыбаться при любой погоде, то, по крайней мере, быть всегда милой и обаятельной. Несомненно, они высоко не поднимались на эту гору. Они ехали, чаще всего, мимо нее в карете, или прогуливались возле нее пешком, причем чета слуг следовала за ними с корзинами, в которых была провизия. Мало того, некоторые из прогуливающихся имели обыкновение стреляться у ее подножия, а кое-кто оставил пространные описания своих путешествий вокруг горы, но никто не решался подняться на нее так, прямо, без всякой подготовки, по горным тропинкам и тропкам, окутанным туманом. Разумеется, наверху она оказалась совсем иной.

Эту гору можно увидеть на картине в каком-нибудь краеведческом музее нашей средней полосы России. Ее зеленое травянистое подножие переходит в пышные лиственные леса, которые сменяются смешанными, а затем хвойными, и лес растет до разнотравья альпийских лугов, над которыми вздымается скала – вершина. Она имеет рыжий, а кое-где и красноватый оттенок. Выступившие окиси железа и марганца, очевидно, окрашивают этот, способный время от времени покрываться снегом, крепкий и твердый камень.