Владимир Алексеев - Пьяное лето [сборник]

Стоит ли говорить, что мне хотелось бы жить в таком саду. И теперь, когда я знаю, что этого никогда не будет (я его вижу в своих мечтах, за оградой), мне уже туда никогда не войти и не припасть к нежной свежести роз; я хотел бы умереть там и, будучи осыпанным лепестками, быть тут же закопанным, дабы служить им, розам, последней своей дружбой.

Нет ничего приятнее, чем быть хозяином, работником подобного сада, я это слишком поздно понял. Вот отчего я вижу этот сад сквозь ограду, и вот отчего я все чаще ухожу в лес не белыми холодными ночами, а теплым июлем или августом, и мое отстранение от города не кажется мне одиночеством: я среди милых мне с детства осин и берез; сосны и ели, хоть я и любил их всегда, мне кажутся грубыми и мрачными, не то что милый женственный трепет летней листвы.

Вот так и северный наш русский сад с его яблоневым и вишневым цветением кажется мне холодным, особенно лунными ночами, а в южном саду мне уже не жить… Вот отчего мне милей лес – не грибная охота, а медленная прогулка с дудочкой в руке.

Там, в лесу, под тенью листвы, я могу мечтать о южных садах и теплых странах или, лежа в траве, без мысли смотреть в бледное небо – цвета колокольчика оно – бедный неяркий цвет моей родины я буду любить вечно, как и деревенских детей где-нибудь на реке в засученных портах, по колено в воде, с сачком и удочкой в руке; плыви рыбка большая, плыви малая, от Торжка до Астрахани не близкий путь – конца не видно.

«Объективное» христианство ослабляет волю к жизни. Кто принял это учение, эту религию подобным образом – бойся проявлять доброту в жизни. Быть добрым – не в мистическом, а в житейском смысле – есть только одна сторона человека, его поведения в обществе, его поступков, и потому эта сторона не всегда верная. Ибо быть добрым в мистическом смысле (христианском) – это быть как пророчески гневным, так и подвижнически жертвенным, то есть быть добрым, прежде всего, перед Богом, а потом перед простыми людьми, отчего им иногда приходится говорить словами непонятными (закрытыми), открытыми только для посвященных.

Разумеется, все это есть в нашей церкви, только почему-то слишком много обрядового, внешнего, объективного, равняющегося, можно сказать, на низкий эстетический вкус. Впрочем, этого нельзя сказать о песнопениях, хотя они весьма минорны и навевают скорее мысль о смерти, чем о бессмертии.

Все это у простого смертного вызывает смешение понятий, добро часто становится злом, потому как не через собственное сердце пропущено, а призыв к нравственности и морали обращен не к себе. Отсюда гражданские войны, братоубийственные революции, геноцид…

В воздухе был большой «конец». Все говорили о нем, все удивлялись ему, все ждали чуда.

Не скажу, чтобы и я не ждал чуда. Я тоже ждал чуда в виде какой-нибудь летающей тарелки, которая приземлится рядом со мной и гостеприимно распахнет двери, и я улечу.

«Улететь, покинуть эту Землю» – было моей всегдашней мечтой, ибо то, что происходило на ней, и то, что сейчас происходит, без всякого сомнения, не радовало меня и не веселило.

Вы сами подумайте: все со всеми переругались – соседи с соседями, мусульмане с христианами, русофилы с евреями, критяне с турками, сербы с хорватами, и так далее и тому подобное, так что иногда мне хочется броситься в эту ругань, пристать к какой-нибудь стороне, но я останавливаю себя. Я знаю, что руганью не сделать добра, не произвести на свет правды, не завоевать свободы и поэтому я ни к кому не примыкаю и существую сам по себе.

И все же, большой конец. То в одном, то в другом конце света появляется он. То в одном, то в другом месте он приходит в виде смерти, неся слезы и насилие. И я не знаю, как мне жить дальше. Я закрываю на все глаза и медленно задыхаюсь. Я разочарован в человечестве. Да, да, нет в моей душе очарования им. Лишь только избранные ныне меня интересуют. Те, кто каждодневно думают о свободе и бессмертии. Кто постоянно заняты их поиском и им не до большого конца.

Был морозный солнечный день начала февраля. Я шел по Невскому и думал, что моя мечта в какой-то мере осуществилась. Мы стали жить в центре города, хотя и не в отдельной квартире, но все же в двух комнатах на троих: я, жена и малая моя дочь.

Я шел в продуктовый магазин, где почти каждодневно покупал продукты.

«Чернь, привыкшая каждодневно покупать продукты», – часто вспоминаю я свысока брошенную фразу Тацита, историка славного, чей мужественный дух и ораторское искусство чувствуется и в русском переводе, в чем, несомненно, достоинство переводчика.