Евгений Спангенберг - Записки натуралиста

– Куда могла пропасть телеграмма?! Я своими глазами видел ее подписанной и был свидетелем, когда ее отправляли! – пытался я убедить директора.

Но он, видимо, больше всего на свете ценя покой, только пожимал плечами и выражал явное недоумение. Еще раз повторяю, что посещение высокогорья не входило в мою программу. Однако отказаться от этого при создавшемся положении, когда на моем пути вдруг появилось препятствие, я не хотел. К счастью, на станции, недавно принадлежащей Московскому географическому институту, а затем переданной Киргизской академии наук, еще продолжало существовать двоевластие. То, чего не пожелали сделать осторожные новые хозяева, не долго думая сделали москвичи. Одним словом, на другой день к вечеру меня перебросили на автомашине в горный лесхоз, откуда в сопровождении десятиклассника Павлика я уже пешком отправился дальше.

Вскоре наползли тучи и вечерние сумерки сменились ночью. Освещая тропинку карманным фонариком, мы медленно поднимались вверх по ущелью старым еловым лесом. Сверху бесшумно падали крупные хлопья снега.

«Как резко изменилась погода! В Покровке днем по-летнему жарко – градусов двадцать выше нуля,– а здесь хлопьями валит снег, наверное, совсем скоро наступит зима»,– думал я, поднимаясь все выше в горы едва заметной лесной дорожкой.

Часа два спустя мы добрались до широкой поляны. На ней стояла высокогорная станция. Несмотря на позднее время, в окнах ее светились приветливые огоньки. Издали заслышав наши шаги, несколько собак различной породы и масти кинулись нам навстречу. Дружелюбно помахивая хвостами и повизгивая, они встретили моего спутника Павлика, а заодно и меня, незнакомого им человека.

– Вот так охрана! – не выдержал я, гладя голову крупной белой собаки.

– А что здесь охранять? Да, кроме того, они меня издали узнают. Ведь все они моей мамы питомцы; она брошенных собак под свою защиту берет,-пояснил Павлик.

Как оказалось позднее, под опекой матери Павлика, Юлии Павловны, в ее совсем не просторной квартире, безмятежно проживали три спасенные ею собаки. Одну из них звали Тата, другого пса – Кузя, третью – Текеч. И хотя все собаки жили под одним кровом и пользовались защитой одной хозяйки, жизнь их протекала по-разному. Большую часть дня и ночи Тата спала на кушетке в комнате Юлии Павловны. Кузина жизнь проходила в темном проходном коридоре, а Текеч жил на балконе. Днем, когда солнце поднималось над снеговыми вершинами гор, застекленный балкон прогревался. Однако ночью, уже в октябре, на балконе царила настоящая стужа. При дыхании клубился пар, леденели окна, в ведрах замерзала вода.

Интересно, что размещение собак на горной станции отнюдь не зависело от Юлии Павловны. Не считаясь с теснотой и явными неудобствами, она охотно поместила бы всех четвероногих питомцев в своей маленькой комнате. Но собаки и без хозяйки сами распределили между собой жилую площадь. Издавна занимая кушетку, вздорная и ревнивая Тата не подпускала Кузю к Юлии Павловне и бросалась на него, как только он появлялся в дверях комнаты. Здоровенный, но миролюбивый пес Кузя избегал ссоры и устроился в коридоре. Здесь он привык получать пищу и укладывался спать, загромождая своим большим телом выход наружу. Ну, а Текеч? Больше всего на свете он любил свежий воздух, кое-как примирился с крышей над головой, но совершенно не мог выносить атмосферу утепленного помещения. Холодный балкон оказался для него самым подходящим местом на станции.

До того как попасть к Юлии Павловне, жизнь каждой из этих собак проходила по-разному. Быть может, отчасти поэтому они отличались одна от другой не только своим внешним видом, но и нравом. Сейчас мне и хочется кратко рассказать об этих четвероногих друзьях человека.

Тата – неказистая маленькая собачонка неопределенной породы. Возвращаясь с экскурсии, я всегда встречал эту собаку в комнате Юлии Павловны. Когда я обедал или вечерами приводил в порядок собранные за день коллекции и писал свой дневник, она неизменно спала или, сидя, дремала на кушетке своей хозяйки. «И дремлет, качаясь, и слышать не может, глаза застилает туман»,– обязательно вспомнишь стихи, как только взглянешь на сонную собачонку. Темная ее шерсть неопределенной окраски не успела вылинять окончательно. Не отросшая короткая шерсть покрывала переднюю половину тела животного, а на задней висела клочьями. Кончики небольших торчащих ушей, выдавая дворнягу, безнадежно повисли вниз. Не помню точно, как выглядел хвост. Кажется, в виде обрубка хвост сохранился только наполовину. Одним словом, уже с первого взгляда внешность собаки производила невыгодное впечатление. Что и говорить, неказистая собачонка. Это впечатление усугублялось еще недовольным видом и вздорным нравом. Избалованная собака нежилась на кушетке, с кряхтением поворачиваясь с боку на бок, и глухо рычала, когда мимо дверей комнаты проходил коридорный Кузя. Ну и Тата! Ох и Таточка!..