Владимир Шаров - Царство Агамемнона

“Сначала не говорил ничего особенного, так что я, – объясняла Электра, – даже было подумала, что он опять со мной играет. Повторил, что в любом небольшом местечке разговоры одни и те же: о последнем базаре, о дороговизне, о том, что никто ничего не продает: или нечего – власть вымела до зернышка, – или придерживают, пока еще больше не вздорожает.

В поселке, где они тогда жили, по обыкновению всё и про всех все знали, не укроешься, каждый на виду: «И наши женщины, – говорил отец, – не успокоятся, пока каждому и каждую косточку не перемоют. Неважно, монахиня или не монахиня – обсудят, кто с кем гуляет и кто от кого ребенка прижил. Потом на обновы перейдут, из чего пошито и хорошего ли качества материал, да где достали»”.

Электра : “Ну, понятно, Романов ты или не Романов – разницы нет”.

Отец : “Да, конечно. Какая разница – человек, он и есть человек, а помазан на царство или только ждешь очереди, ничего не меняет”.

И тут он будто решился, говорит: “За столом попадались и случайные люди, так что языки особо не распускали, твой сосед – кто его знает, куда потом побежит, но когда оставались только свои, говорили вполне откровенно. Советскую власть и мы, и те, кто нас принимал, ясное дело, не жаловали, держали за сатанинскую. Про колхозы говорили, что это удавка, которая не только деревню, весь народ спровадит на тот свет.

И Николай II, и я в унисон обещали, что неважно, кто из нас займет трон, но как займет – колхозам конец. Первый же указ, чтобы их не было ни сейчас, ни вообще никогда. Как мы вернем себе престол – тоже обсуждали. Большинство сходилось на том, что советская власть довольно прочна, нам одним с ней не совладать. Так что и мы, и те, кто давал нам кров, очень рассчитывали на Англию. Верили, что не сегодня- завтра Лондон объявит Советам войну – и коммунистам конец.

Впрочем, некоторые не исключали, что вслед за концом коммунистов тут же наступит и конец света. Тогда уже повсеместно в церквях поминали Советскую власть, и мы много спорили об апостоле Павле. Имел ли он в виду и большевиков, когда говорил, что всякая власть от Бога? В общем, сходились, что его слова к нынешнему времени не имеют отношения. Павел говорил о царской власти – всё равно, христианской или языческой, – Советы же другое дело.

Эта власть именно что антихристова, и апостол Спасителя никогда бы не стал ее благословлять. Помню, раз сидим мы в одном доме, и наш хозяин (фамилия его Крутихин) – он из иоаннитов, то есть последователей Иоанна Кронштадтского, – и вот его мальчонка, готовясь к завтрашнему уроку истории тут же, где мы сидели, пристроился у окна и под надзором матери вслух читает школьную хрестоматию – кусок про Сталина. Будущий вождь бежит из Туруханской ссылки. Декабрь. Енисей встал, но еще попадаются полыньи, да и вообще лед пока непрочен. И вот Сталин проваливается в одну из таких промоин. Дальше ему амба. Затянет под лед – и конец. Но, на счастье Сталина, рядом случился какой-то старик-кержак. Возница со своими санями. Он протягивает будущему вождю жердь и вытаскивает его обратно на лед.

Крутихин к тому времени уже давно не пил, всё слушал, как читает сынок. Будто еще на что-то надеялся. А тут, когда понял, что Сталин в безопасности, не выдержал, с полоборота включился. Чуть не орет, матерится на сына: «Что за хуйню ты читаешь? Не могло, что ли, твоего Сталина, блядь ебаную, затащить под лед?! Пусть бы и окочурился. А этот старый мудак, что ему – больше всех надо, зачем он Сталина из полыньи вытаскивал, совал ему жердь?! А когда вытянул, ведь у него в руках не только шест, еще и кнут был. Что стоило запороть Сталина до смерти? Одним выблядком было бы на свете меньше!»”

“Еще маленькой я требовала, чтобы в истории или сказке, которую рассказывают на ночь, было чудо. Мир без чуда казался мне безнадежным; может, кто-то и готов был в нем жить, даже говорил, что ему в таком мире неплохо, но не я. Я точно про себя знала, что без чуда, сколько ни пыжься, не справлюсь. В остальном была неприхотлива. Мне подходили и чудесные спасения, и чудесные избавления от бед, и чудесные исцеления. «Золушка» была любимой сказкой, я была готова слушать ее хоть каждый день. Может, оттого так любила и эти похождения отца. Всякого рода чудес было в них выше крыши. В том, что он рассказывал, «из грязи в князи» было не фигурой речи, а самой всамделишной правдой.

Зима, несчастный полуголый бродяга, на ходу выброшенный из поезда и теперь приваренный двадцатиградусным морозом к перронной скамейке. В сущности, он не просто отчаялся, поставил на себе крест. Похоже, он вообще умер; в любом случае, это конец. И тут вдруг Господь о тебе вспоминает, больше того, смотрит на тебя вполне благосклонно, только посмотрел – сразу решительная перемена участи. Приговор отменен, а скоро твои несчастья и вовсе сойдут на нет. Ты уже не умрешь. Дело даже обойдется без обморожений, а дальше – двух недель не пройдет – люди будут знать, что ты никакой не Николай Осипович Жестовский, человек без роду и племени, а природный великий князь Михаил Александрович Романов, тот самый Михаил II, которому, к ликованию подданных, суждено стать наместником Бога небесного и царем Всея Руси.