Владимир Шаров - Царство Агамемнона

Когда в Орел до старшего Тротта дошли слухи о дебошах сына в омских кабаках и о его уже второй дуэли, отец был настолько разъярен, что, несмотря на заступничество матери, телеграфом объявил сыну, что полностью снимает его с довольствия. В итоге Иоганну пришлось сбавить обороты, более того, пришлось искать работу.

Здоровья у Тротта по-прежнему было в избытке, три недели он разгружал в порту баржи с зерном, а потом здесь же, в порту, в трактире около речного вокзала, ему предложили место вахтенного матроса на прогулочном кораблике. Еще нанимая его, хозяин сказал, что до конца навигации неполный месяц, можно было бы обойтись и без нового матроса, но ему нужен надежный человек, который останется зимовать на судне, согласится сторожить его семь месяцев с октября по май – то есть до следующей навигации.

Вместе с Троттом он обошел кораблик. На второй палубе была хорошо отделанная каюта первого класса, и хозяин сказал, что она в полном распоряжении Иоганна; тут же, на второй палубе, была совсем уж роскошная кают-компания с тяжелой люстрой настоящего богемского хрусталя. В бытовке стояло несколько немецких калориферов, а в трюме имелся достаточный запас угля, чтобы не мерзнуть, даже если за окном минус сорок. В общем, условия – лучше не придумаешь, тем более что всех обязанностей: ночевать на судне и, если лихие люди захотят его обчистить, их шугануть. Ни то ни другое не представлялось Тротту сложной задачей.

К тому времени Тротт успел решить, что к живописи возврата нет. В Японии сама жизнь устроена так, что без красок и кисти к ней не приноровиться и не приспосбиться, а здесь, в России, всё это было и останется фиглярством, заморскими выкрутасами, в которых нет никакого смысла. Другое дело писательство.

Литература не была абстрактной мечтой. Еще работая грузчиком, Тротт в популярной местной газете “Омский Телеграф” опубликовал несколько коротких рассказов в духе популярного тогда “Санина”. Везде речь шла о разгуле и дебошах, о ресторанно-бордельном мире, в котором перемешались проститутки и порядочные женщины, а среди них светские дамы и гувернантки, учительницы младших классов и решившие, что они давно выросли, гимназистки старших.

“Писал он, – говорил Жестовский Зуеву, – как я понимаю, сочно, мир местных кабаков знал как свои пять пальцев, любил его, отсюда точность; в общем, получалось, что разгульная жизнь в Омске стала обычным сбором материала – необходимый этап любой серьезной литературной работы.

Рассказы были замечены. Правда, посылать их в Москву или в Петербург Тротт пока не решался, считал, что к концу следующего года должна собраться книжка, тогда и попробует. Но к Рождеству понял, что здесь, на этой прогулочной посудине, где у него нет никаких обязанностей – пиши хоть день напролет – книжка будет готова уже к лету.

Ему в самом деле было хорошо на кораблике, и в первый раз с тех пор, как вернулся из Японии, он работал со своим обычным фанатизмом. Устраивался за большим овальным столом в кают-компании, прямо под люстрой богемского хрусталя, и писал до поздних сумерек. Вечером, в темноте, по мосткам спускался на пирс и шел в трактир, который занимал левый угол речного вокзала, тут его уже поджидала очередная барышня.

Выше я говорил, – продолжал Жестовский, – что это могла быть и светская дама, для конспирации всегда под плотной вуалью, и обычная гувернантка. За полтора года нескончаемого загула прибалтийский барон заработал в местном женском обществе репутацию непревзойденного любовника, и желающих провести с ним ночь в каюте первого класса на стоявшем в затоне прогулочном кораблике было более чем достаточно. Чтобы избежать ненужных сцен, пришлось даже завести специальную тетрадку, где на две недели вперед было расписано, кого и в какой день он ждет.

По словам Тротта, – продолжал Жестовский на следующем допросе, – среди женщин, с которыми у него была связь в Омске, выделялась редкой красоты прачка семнадцати лет от роду. «Она, – говорил Тротт, – даже не успела еще испортить себе руки. Но красота – ладно, красота в нашем мире время от времени и сейчас встречается, и хорошие любовницы, если не ленишься, тоже могут попасться: ни того ни другого у моей прачки, звали ее Варенька, было не отнять, но ты к этому присовокупи, – объяснял Тротт Жестовскому, – что и человеком она была каких поискать – милым, добрым, скромным».

Варенька отлично понимала, что барон ей не пара, его родные никогда не допустят их брака, оттого и не заикалась о венце, как шла жизнь, так и жила. Пока у Тротта были деньги, он ей помогал, и, как они сошлись, стирать на стороне она бросила. В городе у Вареньки была своя комнатка, что удобно, недалеко от порта. Днем она была с бароном, кормила его, обстирывала, убиралась в каюте и в кают-компании; понятное дело, и спал он с ней тогда же, днем, а ближе к вечеру она, если видела, что барон кого-то ждет, уходила к себе.