Эдуард Лимонов - Свежеотбывшие на тот свет

И опустили нашего товарища в холодный сырой песок. И вынули фанерные листы, и мокрый сырой песок сполз на гроб и в щели.

Чёрные люди, похожие на чертей, бросили десяток лопат с песком на гроб. У края могилы грамотно была заготовлена гора сухого песка, и мы захватывали пригоршни и бросали на гроб.

Потом ехали кто в автобусе, кто на автомобилях к месту, где были назначены поминки. А на поминках пили водку, чтобы забить горечь потери.

Последний раз, когда я его видел, это было в Питере, после моей встречи с нацболами на собрании, я там вещал горькие и честные детали об оппозиции вообще и нашей партии в частности. После этого собрания я ждал с охранниками во дворе автомобиль. Женя Павленко, проходя мимо в шапке, поздоровался.

– Как дела, Жень?

– Да вот по вашему примеру двух детей родил. Девочек.

Девочки его не пропадут. Есть мама, любящая девочек. Есть партия, будут помогать.

Женя Павленко – боец бригады Мозгового – остался лежать в песчаной могиле на Большеохтинском кладбище где-то возле ограды.

Интересно, а они на нас не обижаются за то, что мы кладём их в ледяную землю?

Так вот и буду его помнить в трёх видах: «тыквоголового», юного с фотографии, где мы все на Потёмкинской улице (до революции в доме был бордель); в шапке проходящего мимо, в питерском дворе после собрания, и в гробу с жёлтым лицом и православной повязкой на лбу.

Смерти некоторых активных и заметных участников моей жизни я пропустил, не знал о них, не заметил. Либо они произошли на другом континенте, либо в другой стране, либо человек умер, уйдя в не мою среду.

Я праздновал свои литературные победы в Париже, когда умер в 1984 году близкий мне в Москве в 1971–1974 годах венесуэлец Регуло Бурелли Ривас. Он внезапно свалился в снежную Москву послом республики Венесуэла в 1971-м. Перед тем как ему приехать, здание на улице Ермоловой развалили и выкопали там глубокий котлован, впоследствии там под землёй был оборудован зал, и он стал служить клубом, там шумно играли музыканты и веселились приглашённые Бурелли, в том числе и я.

Вид у него был романтический. Седовласый (старше моего отца на год, Регуло был рождён в 1917-м), он носил смокинги, бабочку и поверх чёрный плащ с красной подкладкой. Он говорил по-русски с пятого на десятое, к тому же у него был отрезан кончик языка.

Так мы считали, что ему подрезали язык как оппоненту режима, а правда, я её узнал недавно, состояла в том, что у него был рак гортани и несколько операций.

Ещё мы считали, что его брат был президентом. Но оказалось, его младший брат Мигель Анхель стал министром иностранных дел, но уже через десять лет после смерти Регуло, в 1994 году.

Несмотря на все эти ошибки в нашем понимании его образа, он, конечно же, был фигурой обаятельной. И обаятельным было посольство, где столы были украшены серебром и живыми розами зимой. За что нас приглашали, меня и Елену?

Я полагаю, за нашу молодость, за красоту и нежность и стройность Елены, за её белокурость, мы были чуть ли не самая красивая пара, которую можно было заполучить в посольство в Москве.

Нам он позволил прикоснуться к роскоши в серой Москве начала 70-х, к высшему классу жизни. Несколько раз и мы приглашали его в нашу съёмную квартиру на улице Марии Ульяновой (оттуда мы уедем 30 сентября 1974-го в Шереметьево, а из Шереметьево в Вену, а из Вены в Рим, а из Рима в Нью-Йорк и далее по всей планете).

Регуло умер в 1984-м, ему, получается, было всего-то 67 лет. Это, правда, мне сейчас кажется, что 67 – детский возраст. Не всегда мне так казалось.

Люди пересекали мою жизнь во всех направлениях. Большая часть их уже в мире ином. Никакой горечи от этого обстоятельства у меня нет. Это как занимательное человековедение: попытки понять, почему одни умерли раньше других. И для чего я поставлен, чтобы пытаться понять – почему?

Так и буду вспоминать его в чёрном оперном плаще на красной подкладке, седовласого, снежинки дотаивают на его плаще, бабочка, седые усы.

«Дратуте, добры вечер!»

Сзади стоит мощный Карлос с шампанским.

Это Регуло приехал к нам в гости на улицу Марии Ульяновой.

Этого старичка я встретил и встречал годами на коктейлях издательства «Альбан-Мишель». Рождения 1909 года, мать-перемать, только подумать 1909-го, он был юношей сразу после Первой мировой войны.

Маленький, сухощавый, казалось, вечный автор детективов правый анархист Лео Малле ответил мне на мой вопрос, это был 1982 год. Я спросил его, какой возраст был для него самый счастливый и плодотворный, что ли. И он ответил неожиданно: он сказал, что возраст от 50 лет и до 60 был наилучшим, он ещё всё мог и был уже мудр, как змей.