Эдуард Лимонов - Свежеотбывшие на тот свет

На лице её лежала уже такая печать усталости, когда сквозь общую припудренность проглядывают отдельные островки кожи, желающие отделить себя границами от других островков. Это был 1982 год, лето, следовательно, Соне Рикель было в это время, сейчас посчитаем, она родилась в 1930-м, следовательно, ей было 52 года. Самое время коже женщины разделяться на фацетики, островки и площадки.

Вероятно, она родилась худенькой, в моём Харькове таких называли «задохлик», худенький еврейский ребёнок. Существуют легенды, что она, когда забеременела, такой задохлик, то болезненно чувствовала на коже прикасания одежды. Поэтому будто бы и изобрела свой первый лёгкий свитерок «бедного мальчика» швами наружу. Легенда кажется мне правдоподобной, поскольку в день, когда мы познакомились, была она существом явно худосочным и страдальческим. Так что в «швы наружу» верилось без проблем. Когда она изобрела себе такую причёску – крышу, такой домик, в нём удобно спрятаться и выглядывать на врагов, – легенда не озаботилась нам сказать, но домик из волос – тоже отличное изобретение, ухищрение болезненной натуры.

Я не помню, что мы там ели, у Режин, возможно, я записал это в моём дневнике того времени, эти дневники того времени хранятся у знакомых в Париже. И там, я воображаю, написано: ели то-то и то-то, возможно, всего-навсего курицу, Режин была поклонницей простой еды. Жаклин, моя Жаклин как-то, многие годы спустя, умудрилась прислать мне в тюрьму (!) письмо из Panama City, из люксового отеля, и письмо её меня порадовало. Чёрт её знает, жива ли она ещё, никогда не унывающая подружка моя? У неё было десятка полтора платьев от Сони Рикель. Они дружили, и потому у Жаклин скопилось много полосатых матрацев «Рикелей».

Феномен «модельер» родился, конечно же, в беспокойном Париже, гостеприимном городе, куда стекались все фрики человечества и развивали там свои таланты. Румынско-еврейско-русской довольно деловой Соне где ещё светило стать звездой, как не в Париже, городе, обожавшем и фриков, и задохликов. И поощрявшем их.

Так и вижу её, уже измятую жизнью собачку, прикорнувшую на плечо Поля с его маслянистыми чёрными глазами, упорного, жизнебьющего фонтана, этого Поля, от которого её задохлость явно получила огромное удовольствие.

«Гуд бай, Соня!» – тебя уже нет среди нас. Если верить художнику Игорю Андрееву, лет за восемь до её смерти он присутствовал на открытии бутика Рикель на бульваре Сен-Жермен, то победоносная старушка-задохлик передала мне привет. Цитирую письмо Андреева:

«Нам выпала честь сопровождать Соню до лимузина, ожидающего у подъезда, она еле шла, опираясь на трость. Жаловалась, что даже с деньгами трудно жить, суставы болят… Лишь яркие, красного цвета волосы блестели неоновым оттенком над бледным лицом. “Лимонову передайте привет, он мне очень нравится”, – прощаясь, произнесла она».

Ну, что скончалась она, пусть и задохлик, в возрасте 86 лет, во главе целой Fashion-империи. Неплохо для болезненной дочки русско-румынской еврейской семьи. Так и прожила рыженькой. Задохликом. Отогреваясь на груди Парижа.

На спине у него были раны. Зажившие, конечно же. В одну из них можно было поместить пару фаланг указательного пальца. С некоторого расстояния рана выглядела как дополнительный вход в его тело. Тёмная такая расселина в скале. Я помню, что он нам свою дыру в спине охотно демонстрировал. Может, он поэтому и стал скульптором, от расселины (расщелины) в его собственном теле. Меня привели к нему где-то году в 1968-м, тогда у него была неудобная высокая и узкая мастерская на Сретенке.

«Там на Сретенке-старушке в полутемной мастерской, где на каменной подушке спит Владимир Луговской / скульптор Эрнст глину месит / Руководство МОСХа бесит / Не даёт уснуть Москве», – вспоминаю я стихотворный кусок его друга, тоже фронтовика, поэта Межирова, вот туда и привели. Предполагаю, что привели меня вместе с художником Вагричем Бахчаняном, приехав из Харькова, мы тогда ходили знакомиться со столичными знаменитостями вместе.

Невысокий, крепкий, подвижный, ещё не седые волосы, Эрнст (в 1968-м, получается, ему было всего 43 года) заставлял нас показывать работы и читать стихи. То ли ему действительно были небезразличны работы художников и стихи поэтов, то ли он играл в небезразличного мэтра, покровительствующего и приветствующего молодые таланты. А может, и то и другое. И чуть-чуть подлога, и искренний интерес.

Уже после его смерти (а умер он в августе 2016-го на 92-м году жизни в Нью-Йорке в больнице Стони Брук, был госпитализирован с сильными болями в желудке) я почитал его воспоминания. И пришёл к выводу, что самыми интересными людьми для него были советские партийные чиновники. Ими он был занят, их дружбой гордился. О нас же, окружавших его, о людях контркультуры он отзывался покровительственно или даже с пренебрежением.