Андрей Бычков - Олимп иллюзий

Обрывки мыслей, бред, перемешанный с реальностью, становились все невыносимей. Я поднялся и вышел из комнаты.

Я вышел в коридор и спустился на первый этаж. В фойе было тихо, вращались стеклянные двери, через которые был виден зеленеющий парк, проезжало желтое такси, как на какой-то картине, кажется, Ман Рея. Я сел в кресло и закурил с каким-то странным чувством, что даже если я и не знаю, что все это значит, то все равно в этом должен быть хоть какой-то смысл. Мраморный помахал мне рукой со стойки ресепшна, и я приветливо ему кивнул. Все как-то странно словно бы становилось на свои места, все как будто бы и должно было быть именно так. Вот кресло, в котором я сижу, и пепельница, китаец за стойкой, неизменный и странный куб телевизора, в который налито сознание, разорванное, взорванное и разбросанное веером в прихотливом мелькании рекламы. И именно этого и хотел Рембо? Хотя при чем здесь Рембо? Он шел вслед за Данте, он не просто хотел смешать сушу и море, он искал новую землю и новое небо, и разве он виноват, что мир разбился и перемешался совсем не так, как он этого хотел, как этого, возможно, хотел и ты, Док, как этого хотел и дон Хренаро, и как этого все еще хочу я?

В стеклянные вращающиеся двери вливались какие-то новые будущие постояльцы. И у одних были красные сумки, у других кожаные чемоданы, а у третьих помятые рюкзаки. В фойе послышалась английская речь, и какой-то тип с лицом циркового клоуна – пухлые щеки, мясистый нос, какие-то неестественно круглые, глубоко вставленные глазки, – лицо которого показалось мне вдруг страшно знакомым, хотя и никак не мог вспомнить, кто это, но я, безусловно, видел его где-то и раньше, внимательно посмотрел на меня непозволительно долгим, каким-то почти гаптическим, взглядом; и не отводил, как будто что-то хотел мне сообщить, или уже сообщал. Да нет, поймал я себя на здравой мысли, конечно же, я вижу этого типа в первый раз. А он, со своими красными чемоданами уже заходил в лифт и исчезал – как будто бы его и не было – за закрывающимися дверями. И мне вдруг захотелось крикнуть, как в крематории (это слово, обжигая, завертелось вдруг на языке), но я лишь сам в себе беззвучно рассмеялся, восторгаясь этой причудливой игрой своих похмельных рассеивающихся сознаний, как будто я сам был здесь совсем и ни при чем, а они, сознания, играли сами по себе, а я по-прежнему сидел в кресле и курил, комфортабельно помещаясь в своем теле, а также и вовне – среди стен и вращающихся дверей, которые, как я вдруг догадался, вырастают просто из моего присутствия, когда даже эта моя игра с самим собой, не так уж и тревожит меня… Мраморный с ресепшн, однако, давно уже подавал мне какие-то знаки, как будто бы приглашал подойти. Я подумал, что ведь и он тоже был, вероятно, лишь частью того, что принято называть этим непонятным словом реальность. Так почему бы, собственно, и не подойти? И, не теряя этой странной легкости сознания или сознаний, из которых, может быть, и проистекает вся эта, так называемая игра обстоятельств, да, просто встать и подойти и спросить, не теряя легкости намерений чего-то или кого-то, меня, Дока или дона Хренаро, просто спросить, а что ему, по-видимому, дежурящему здесь от имени Лао-цзы, собственно, нужно? Скорее всего, я должен был за что-то заплатить, может быть, и за разбитое в своем номере зеркало. И я даже усмехнулся этому «в своем номере», как будто бы я жил там испокон веков. И, затушив сигарету, я поднялся и, покачиваясь, пошел к стойке.

И пока я шел, меня вдруг осенило, что тот тип с лицом циркача страшно похож на… Френсиса Бэкона! И тогда я подумал, что, может быть, мне попробовать написать роман, раз уж я так и не стал художником, как мой отец. Да, написать, как мы жили, о чем думали и мечтали, потому что, может быть, мы только тогда и жили, и мечтали… про Дока, Дона Хренаро и его сестру… когда все еще не было так мучительно… что все, что нам остается – только западня…

…лет этак под тридцать, сорок или пятьдесят, пьет вино, закусывает сыром. Едет на автомобиле, сидит в кабинете, восходит в студии, как звезда, и все у него есть, и бизнес, и социальные сети, и сайты. И, возвращаясь однажды на свой день рождения домой, думает о том, как в этой жизни ему повезло, да, как мало кому из его друзей. А к тому же он еще сыграет сегодня вечером на пианино для гостей «Лунную сонату», да, вот именно. «Машка, принеси плиз вина!» А дон Мудон – ну да, то, что называется прозрачная земля – развелся, потому что его гадина ему изменяла, и, похоже, бедняга совсем сошел с ума. А дон Хренаро куда-то пропал…