Андрей Бычков - Олимп иллюзий

В тот поздний вечер Док ушел. Он так и не узнал тогда, что Беатриче была сестрой дона Хренаро.

Возьмите же и вы корабли ваши и найдите им море, и чтобы так было всегда. И чтобы была башня, где бы Беатриче слушала птиц, что говорят они. Ибо есть море, говорю я вам, синее, как синева.

Вечером, когда вернется тот, кого она ждет, усталый, носящий камни на Запад, и скажет. И будет и башня, и старое, мудрое море. И тогда будет, как брат.

Здесь моря нет, но оно есть. Как бронзовые птицы. Как ключи, которые брат забыл на столе, когда уходил. Как нарисованный всадник скачет на Восток. Дон Хренаро, зачем ты женился не на той? Дон Хренаро, зачем ты женился не на матери нашей, которая умерла? Брат, зачем ты не женился на сестре своей, нарушая обычаи, и не отправился в изгнание? В рисовых полях спишь ты, и едят слепни тело твое. Ты должен был повешен на тысячелетнем дереве Иггдрасиль головой вниз. Ибо – большая любовь.

Один за другим чередой, как мулы и яки, выходят те, что хотят возвратиться. И Беатриче ждет их у дороги, идет в черте города, спит у реки, едет в метро среди незнакомых мужчин. Кто из них опоздает ко времени? Паломники в Шанхай, в Иерусалим, в Боднатх, хотят ли они ее любви? Когда стрекоза роет ход, она ждет. Когда море поднимается в вертикаль, оно ждет. И когда корабль исчезает на горизонте…

Поздняя ночь приносит кресты и ложится, остерегайтесь снов. Ибо распятый на сновидениях не брат ваш. Мудрецы бредущие, забросили вы сети широко, чтобы не знать любви, чтобы не хотеть любви, чтобы поднять камни со дна моря, как корабли, у которых нет берега. Бояться надо вам снов своих, не отдавать взамен. Ибо любимый распинается не на молниях.

Как на рисовых полях сам собой собирается голубой рис, и как на море ветер, так и Беатриче замучает любимого любовью своею, повесит как брата своего головой вниз. Любовь – мучение, говорят министры и спят с аксельбантами на слезах счастья. А мудрецы высокие стоят, как сапоги в прихожей. Как амбар синий, спит кот. И ток точат в напряжениях своих, напрасно пытаются министры и мудрецы. Ничего нет, ничего не осталось от веков прошлых, говорят они. И на дымах эфемерных пролетают, как на экранах мониторов, и забываются, как на легких аэропланах никаких, и не вспоминаются никому, в нигде затерянные, и имени своего никогда не узнают. К черту мудрецов и министров.

Но Брат Любви будет висеть головой на дереве вниз триста лет и тысячу пятьсот лет и еще пятьсот тысяч лет, пока Любовь не вернется, и не смилостивится и не захочет, и пока не родится Брат снова, как новый Адам. Да не судимы вы будете именем Ее.

И тогда встали, и поднялись, и вышли. И факелы были в руках их, как когда-то, и держали их над головой высоко, и не боялись искр. И слепые вглядывались, и глухие вслушивались, и немые сказать пытались.

Ибо нет моря, но оно есть. И гребцы на галерах прикованы добровольно. И нет ветра без парусов. Они хотят привезти долг свой из дальних стран. И камни их тяжелы.

Вот почему вечен город, построенный на ожиданиях. И не возвращаются корабли. Под дымами неба, которое клубится и клубится, летит и летит, темное с языками розовыми на заре, ждут новобрачные, когда будут призваны с галер. Не плачьте же, как другие, ибо любовь не рабство, и свободны те, которых отпускают.

О, Беатриче, оставь же дела свои, пока не поздно, и не смейся с теми, кто смеется за кадром. Ибо подклеено, где смеяться надо, а где не надо; где смешно, а где нет; ибо плачут за кадром, чтобы подсказать корабельщикам.

И спеши, спеши в тот далекий город, где уже курят опиум взрослые мужчины, и где они ищут свой путь и где говорят, что будто бы знают, и ценят и сравнивают, где красиво, а где так себе. Ибо в том городе никто не подсказывает, а все знаешь только ты. И те взрослые мужчины хотят, как брат любви, что они делают то, что делают, что знают цену тому, что делают, что покупают подешевле, чтобы продать подороже, но в борделях всегда лишь – мерседес бенц. И Беатриче пообещают деньги огромные, невинных и не обманут, ибо знают что, как и когда, и если это красиво (а у тебя красиво), то почему бы и не поймать на лету, не забыть, как сны слепые, как бархат песка, потому что мерседес бенц, да, мерседес бенц. Ибо там, на другом берегу, да, запомни, малышка, все имеет размер свой, а горизонт это только так называется – горизонт, ибо и море имеет длину и ширину. Так вот, на другом берегу одни прислуживают другим, вот и вся правда о жизни. Смерд, потеющий под солнцем, держит посеребренный поднос в чистых белых перчатках, ибо ногти его грязны, а бокал с шампанским для бессмертного его господина. Но для начала, Беатриче, мы сделаем с тобой кое-что, а потом, откинувшись, и еще, в смысле то же, как бы, и самое, но по-другому. А уже потом отдохнем, пригубив бокал с шампанским, вглядываясь и вглядываясь в те причудливые места, откуда мы вышли, из чего мы вышли, выскользнули мы, как однажды, вырвавшись и разорвав пуповину, стали рабами навсегда, потому что мать, да, мать.