Жужа Тури - Под одной крышей

На улице Надор Пинтер встретил старого знакомого. Он вмиг преобразился, бурно приветствовал розовощекого, сравнительно молодого толстячка, широким жестом протянул ему руку:

— Как поживаете, дорогой Лантош? Тысячу лет не виделся с вами…

Названный Лантошем господин тоже обрадовался, они пошли рядом, увлеченные обоюдоинтересным деловым разговором, затем переключились на политические темы. Дёрдь Пинтер поделился своими сомнениями, рассказал о погребенном магазине, о товарном складе. Тут собеседник перебил его:

— Надо как можно быстрее раскопать, понимаете, дорогой Пинтер! Ни дня не медлите! Перед вами откроются колоссальные возможности, это я вам говорю!

— Я и сам знаю, будьте уверены, не пройдет и нескольких дней… — Тут он внезапно умолк, так как по выщербленному асфальту улицы Надор катила тележка, и оба собеседника услышали задорный свист. Губа у Пинтера-старшего отвисла, ноги сами остановились.

— Привет, папа! — крикнул Дюрка и помахал рукой.

Пинтер-старший пробормотал что-то невнятное.

Его знакомый удивленно посмотрел на него.

— Ваш сын?

— Угу, — сдавленно прохрипел Пинтер. — Как видите, дровами торгует.

— Ловкий малый. Сейчас на этом деле можно неплохо заработать.

— Вы так думаете?

На углу улицы Зрини они тепло распрощались, и Пинтер продолжал путь домой в одиночестве. Возможно, этот Лантош прав, Дюрка разбитной, ловкий парень, и если когда-нибудь поумнеет… Но почему-то ему не верилось в это. Пинтер остановился, набил трубку, затем медленно, шаркая ногами, побрел к бывшей зимней резиденции баронов Вайтаи, и мрачное настроение вновь овладело им. Приближение к дому уже не радовало его, как прежде, и сам дом казался каким-то унылым. Приятных вечерних бесед тоже не стало. Жена наспех проглатывает ужин, вскакивает из-за стола, спешит в другую комнату и при свече продолжает шить, а если очень устала, ложится спать. «Я хочу кое-что сказать тебе», — заговорит иногда Пинтер-старший, но сам не знает, с чего начать. «Только не сейчас, право, у меня столько работы, просто не знаю, за что хвататься». И Юци вскакивает, не убрав со стола. Маришка в эту пору уже точит лясы в квартире дворника. Собственно говоря, из-за Юци испорчены и те приятные полчаса, которые он проводил обычно у Ковачей. Как-никак Маришка все-таки прислуга у них, и в ее присутствии ему уже неловко вести прежние доверительные беседы. И что особенно мучительно, он не может сказать Юци: «Зачем ты набираешь столько работы? Разве я заставляю тебя?..» Нет, он не может сказать ей так, потому что без заработка жены — ему даже страшно подумать об этом! — они умерли бы с голоду в последние недели войны, а он на всю жизнь наголодался на проспекте Ракоци. В то время у него впервые мелькнула мысль, почему, собственно, он неделями должен сидеть в нилашистском логове на проспекте Ракоци, подвергая свою жизнь тысячам опасностей, тогда как Юци находится в полной безопасности у своей матери в Матяшфёльде, куда уже в декабре пришло освобождение? Откуда было знать Юци, что переживает человек, когда рядом с ним рушится комната и он оказывается, по сути дела, под открытым небом, не смея даже двинуться с места, и вынужден сидеть, подняв воротник зимнего пальто, исхудавший, обросший. В таком состоянии, конечно, каждый осунется… И в тот момент приходит начальник противовоздушной обороны, грубая скотина, кричит на человека и гонит его в убежище…

Пинтер плетется домой, и в ясный, безоблачный майский вечер в душе его — смятение и буря. «Ничего, будет и на моей улице праздник… еще узнают, на что способен Дёрдь Пинтер, рано меня списывать в расход…» — мысленно грозит он неизвестно кому — нилашистам с проспекта Ракоци, начальнику противовоздушной обороны или жене и сыну, из-за которых он вынужден вести неприемлемый для него образ жизни, влачить существование пролетария.

Он подходит к воротам, и в глаза ему назойливо лезут написанные черной тушью слова: «Юлия П. Фаркаш. Дамское платье». Хорошо еще, что она все-таки поставила букву «П», а то ведь вполне могла обойтись без нее. Она бы пережила это. Да и сын тоже. Погодите, еще все переменится, я покажу вам, как надо со мной обращаться…

За дверью кухни дворницкой сначала что-то часто-часто заскреблось, затем он услышал короткое, отрывистое тявканье и радостный лай, а когда дверь отворилась, к его ногам подкатил живой, теплый клубок. Откуда-то из бездонной глубины на него был устремлен взгляд двух коричневых глаз. В мгновение ока песик преодолел недосягаемую высоту человеческого роста. Пинтер почувствовал, как его изнывшее сердце захлестнула теплая волна нежности. Он наклонился к собаке, неловко погладил ее блестящую шерстку и, шаркая ногами, пошел вверх по лестнице, за ним смешно засеменила такса.