Жужа Тури - Под одной крышей

— Я забыла сказать тебе, что гардероб тоже пострадал от бомбежки, но части его я берегу, — сообщила Мари мужу.

К вечеру супруги Палфи поселились в лакейской. В окно заглянула Юци Пинтер: она принесла тюлевые занавески, может, понадобятся Мари, пока не заделано окно, да и потом они не помешают, Маришка как-то говорила ей, что ее занавески пропали в Буде. Сейчас она не сможет зайти, надо готовить ужин, но ей нужно знать, может ли она рассчитывать на Мари завтра, в понедельник, после обеда?

— Конечно, я обязательно приду, — ответила Мари и вопросительно посмотрела на мужа. — Ты, кажется, собираешься на Чепель?

— Пойду, хотя и не знаю, что меня там ждет. Но пусть это не отражается на твоих делах.

— Я очень рада, — сказала Юци Пинтер. — Приближается осень, меня завалили работой.

Когда она ушла, Винце сказал:

— Симпатичная женщина.

— Замечательная. — Мари рассказала о Пинтерах, об уполномоченном по дому и раскопанном магазине, о грандиозном скандале у Пинтеров из-за красной звезды на лацкане у Дюрки, о том, какой безрадостной стала жизнь у Пинтеров из-за семейного разлада. Мать заодно с сыном, но, очевидно, и мужа жалеет, не может бросить его на произвол судьбы.

— Обыватели, — заключил Винце. — Мечутся из стороны в сторону. Есть среди них немало таких, кто никогда не сможет приспособиться к новой жизни. Но есть и такие, кто, пожалуй, найдет свое место в ней… Говоришь, сын рубил дрова?

— Да, а теперь ищет настоящую работу. Дюрка совсем другой. Ему всего двадцать один год, но он умеет быть добрым товарищем. Это он перевез мебель из Буды, чуть не надорвался, да вот и сегодня, ты сам убедился.

Они сидели на кровати, и даже не верилось, что всего два дня назад рядом с нею не было Винце, да и двух лет разлуки тоже, казалось, не было вовсе.

— Что ж ты о фабрике ничего не расскажешь? — спросил Винце. — Кто тебя надоумил пойти туда работать? Или сама додумалась?

— Право, пока не о чем рассказывать, — ответила Мари, махнув рукой, — ведь я еще ничему не научилась.

— Научишься, было бы желание. Не думай, что другие — какие-то особенные люди, и тем не менее научились.

— Дело не только в желании…

И она принялась рассказывать, начав с площади Телеки, где одна женщина, купившая печку, упомянула в разговоре с Луйзой фабрику Шумахеров в Андялфёльде. Рассказ ее носил несколько сумбурный характер, в нем фигурировали Чепаи, Юли, Мишка Вираг, инженер… Робоз, появившийся на американском джипе… Коммунистическая партия ничего не могла поделать, они принесли документ от министра, члена партии мелких сельских хозяев…

Винце с возрастающим интересом слушал Мари и, если она умолкала, просил продолжать:

— Что ж ты молчала до сих пор? Вот, значит, какие у вас здесь дела! Ну и как же потом?

— Потом все разбрелись по домам. Впрочем, не знаю, что сейчас у Шумахеров, с тех пор я ни разу не была там. Но на фабрику «Хунния» поступила по рекомендации Юли, той самой, которая живет с Яни, — она ухмыльнулась, — не забыла меня. Может, сказала начальнику цеха Тенцеру, как я умею работать, или как-нибудь иначе рекомендовала, только чувствую опеку над собой членов фабкома и партии.

— Какой партии?

— Коммунистической, конечно. Она так и называется: Венгерская коммунистическая партия.

— Значит, ты уже две недели работаешь на фабрике…

— Правда, за эти две недели я не многому научилась. — Мари рассказала, что все еще работает подносчицей, о мытье полов умолчала. И тем не менее нельзя было сказать, что она осталась такой же несведущей, как в первые дни. — Многие женщины, — продолжала она, — работали там еще при старом владельце, нашлись и такие, кто болтает, будто все это временно, вернется хозяин и всех сторонников нынешнего строя выгонит. Ведь это неправда, Винце? Ну конечно, я так и думала… Поэтому-то и боятся учить, к станку не подпускают…

Она вдруг умолкла, ей не хотелось жаловаться мужу, что ей очень горько на фабрике «Хунния», боялась, как бы Винце не осудил ее за малодушие и трусость. Тем более что в последние дни, как ей казалось, кое-кто из женщин стал проявлять некоторую благосклонность к ней; но стоило Мари остановиться у какого-нибудь станка и спросить о чем-нибудь, следовал один и тот же ответ: «Не слышу!», и Мари ничего не оставалось, как с обидой покачать головой… Ее все чаще стали посылать из шлихтовального цеха в приемочную, поскольку «все в точности исполнит и передаст» — так отзывалась о Мари полная и лохматая Маргит Балинт. Начали уже злоупотреблять ее готовностью услужить всем, кое с кем она сошлась поближе, беседовала с ними. Но разве можно обо всем этом рассказать Винце, чтобы у него сложилось впечатление о ней как о беспомощной и никудышной, а между тем она как раз сегодня заметила во взгляде Винце гордость за свою жену. Поэтому Мари поспешила переменить разговор. Рассказала о визите сестры Кати, о своем беспокойстве за Луйзу, о коммерческих авантюрах зятя, о его деятельности в социал-демократической партии. Лаци, мол, только болтать умеет, тогда как на Луйзу ложится все бремя забот по дому и о том, чем накормить мужа. Но она никогда не упрекает его, любит своего сумасброда.